Син побродил в отделе электроники, взял транзисторный радиоприемник на солнечной батарее. Затем наткнулся на микрокассетный диктофон, и его посетила идея. Подойдя к прилавку, он невозмутимо выложил и радио, и диктофон. Кан спросил, всё ли Син и Чхве купили, и те сказали да; Кан кивнул продавцу, велел упаковать покупки и отнести к машине.
Син сидел в «бенце», и шестеренки в голове крутились как ненормальные. Нужно сообщить за границу, куда подевались он и Чхве, как сюда попали и почему; кроме того, нужны доказательства их фантастической истории. Аудиозапись или киносъемка вождей партии была строго-настрого запрещена и каралась смертью.
Но Син Сан Ока это не смутило.
Шанс записать Ким Чен Ира все никак не представлялся.
Вечеринки схлынули, и теперь Син с Чхве виделись с любимым руководителем реже. За три месяца он всплывал лишь изредка: звонил спросить, что они думают о готовящемся спектакле, или присылал «бенц», который отвозил их на какое-нибудь киношное мероприятие. Временами прибывали подарки: косметика «Эсте Лаудер» для Чхве, «ролекс» для Сина. Пленники не знали, что Ким Чен Ир, в припадке паранойи из-за американских спутников-шпионов, в Пхеньяне теперь проводил дней шестьдесят пять или семьдесят в году, а в остальном жил по загородным виллам.
Пока же он не успокоился и не вернулся в столицу, Син и Чхве знакомились с уникальным местным кинематографом и, по подсчетам Сина, посмотрели около ста двадцати фильмов за три месяца. «Моя родина» Сину очень нравилась, однако после нее качество неуклонно падало – за исключением, может быть, «Моря крови» и «Цветочницы». Северокорейское кино, позже писал Син, «создавалось не для развлечения и не ради искусства – оно было политическим инструментом. Власть и кинематограф были друг от друга неотделимы». У Советского Союза подходы были во многом такие же, однако, в отличие от Северной Кореи, он создавал бессмертные шедевры и искал новые пути. Очевидно, решить эту проблему и «наняли» Сина, и он настроился ее решать – отчасти потому, что любил трудные задачи, но в основном потому, что ублажить Ким Чен Ира – единственная надежда на побег. Сину и Чхве нужно было ослабить поводок, получить большую свободу передвижений, а Чхве объяснила ему, что тут можно только подыгрывать, поражать воображение поимщика и прикидываться, будто разделяешь его устремления.
Жизнь текла одинаково день за днем – они сидели в доме и смотрели фильма по четыре в день. Фильмы им выбирали директивно – в том числе советские, восточноевропейские и два американских: «Доктор Живаго» и, как ни странно, «Мотылек»[25], про француза, которого по ложному обвинению отправляют в колонию строгого режима во Французской Гвиане и там обрекают на одиночное заключение; в конце концов француз оттуда бежит, хоть и не с первого раза. Син так и не понял, зачем им показали именно эти две ленты. Может, потому, что обе были экранизациями книг – популярный жанр в обеих Кореях того времени и особенно на Севере, где оригинальные сценарии встречались редко. Но по сути оба фильма – неистовые гимны индивидуализму. В северокорейском кино не признавалась ни любовь вопреки всем препонам как в «Докторе Живаго», ни одиночка против системы из «Мотылька». Не за образцы же их выдают?
Дни шли и шли. Син несколько раз тщетно просил о встрече с Ким Чен Иром и уже заподозрил, что над ним издеваются, про него решили забыть. На самом деле Ким с отцом разъезжал по Китаю. Будущий руководитель партии впервые сопровождал нынешнего вождя в ходе визита на высшем уровне. После его возвращения в мае 1983 года Сину и Чхве привезли документальный фильм об этой поездке – не на рецензию, а чтобы, насколько понял Син, показать, что «руководитель» – не пустой титул: Ким Чен Ир открыто участвует в политике. Еще два месяца просьбы Сина о встрече оставались без ответа. Но 19 августа наконец зазвонил телефон. Как всегда, Ким Чен Ир для начала осведомился о здоровье Сина и Чхве, а затем сказал Сину, что кабинеты для обоих готовы и пора приступать к работе. Машина за ними сейчас приедет.
