Как вскоре выяснилось, тюремные правила запрещали Сину встречаться и тем более разговаривать с другими зэками. Болтовня, смех и пение – ни-ни. Заключенным разрешали стирать одежду, но не разрешали мыться. Еженедельно, в основном в качестве ритуального унижения, проводился личный досмотр, в том числе полостей тела. Даже на прогулке заключенных держали в отдельных клетках с бетонными стенами, как в зоопарке, чтобы не общались и даже не смотрели друг на друга. Кормили практически «травой и солью» на воде, иногда добавляя рисовый колобок.
Как и прочим, Сину велели сидеть в камере, скрестив ноги, опустив голову, и не шевелиться. За малейшее сокращение мускулов избивали – чаще всего велели выставить руки за дверную решетку и колотили по пальцам дубинкой. Перебежчик Каи Хёк, чей отец пережил такое, писал: «Заключенные садились, скрестив ноги… и должны были сидеть молча и неподвижно. Это была настоящая пытка: тебя жрали вши, а ты только смотрел, как они пируют, потому что за любое движение тебя наказывали… У отца до сих пор шрамы. Перерыв, когда шевелиться разрешали, был один раз в день. Длился десять минут. От такой позы почти совсем прекращалось кровообращение, ноги распухали, и люди едва могли встать». («Зэки сидели по шестнадцать часов в день, глядя на надзирателей за решеткой, – прибавлял Ламеда. – Весь день полагалось бодрствовать, поскольку, гласило официальное разъяснение, как же заключенному размышлять о своих проступках, если он спит?»)
Это называлось пыточная поза. Вот так Син проживет больше двух с половиной лет.
Снаружи, в тюрьме иного рода Чхве Ын Хи вдруг снова удостоилась милости Ким Чен Ира. Она не поняла, отчего так случилось, но Ким внезапно пригласил ее к себе на приморский курорт. Ехали по «четырехполосному [Вонсанскому] шоссе, – вспоминала Чхве. – …Без ограждений, люди шли прямо посреди дороги. У всех тоннелей были названия – „Чучхе“, „Верность“, „Победоносное возвращение“. Мне сказали, что самый длинный тоннель – четыре километра». С шоссе виднелись окрестные деревни, но съездов к ним не было. Машина подкатила к пятиэтажной вилле на берегу. У дверей ждал Ким Чен Ир, улыбчивый, как всегда.
– Госпожа Чхве! Добро пожаловать. Давно не виделись. Как вы себя чувствуете? Первый раз в Вонсане?
Ким Чен Ир пригласил и других гостей; ужин затянулся, а потом все разбрелись стайками – кто пить, кто гонять шары на бильярде, кто играть в маджонг или карты. «Как в любой капиталистической стране», – подумала Чхве. Наутро Ким Чен Ир велел Кану отвезти ее на гору Кумган – Алмазную гору, которую Чхве никогда не видела. Кумган, одну из прекраснейших гор мира – темные потрескавшиеся камни, эффектные пики, обрывы и ущелья – корейцы воспевали в народном творчестве с незапамятных времен.
Экскурсия, что типично, принесла лишь острое разочарование. На горных вершинах стояли зенитки – «чтобы на территорию нашей Родины не проник самолет американских негодяев», пояснил Чхве экскурсовод. В горах динамитом проделали тоннели, свезли туда провиант и другие припасы, потом все забили уродливыми досками. На случай вражеской высадки с моря пляж обнесли колючей проволокой. Iopa будто истекала кровью – страшное зрелище. Вблизи Чхве разглядела, что это не кровь, а слово «ЧУЧХЕ», вырезанное в камне и выкрашенное красным. «Чуть ли не на каждом валуне и крупной скале у подножия вырезали лозунги и призывы, – вспоминала Чхве, – и все прославляли Ким Ир Сена, его отца, мать и прочую родню, а также Трудовую партию Кореи». Куда ни глянь – уродливо размалеванные горы.
– Вы только посмотрите! – кричал господин Каи. – Если встать рядом, вы увидите, какого размера это слово. Каждая буква длиной с автомобиль! – От гордости он чуть не лопался.
Хуже всего то, что с одного плато была видна Южная Корея. Чхве глотала слезы, а экскурсовод, ничего не замечая, бубнил:
– Наши заклятые враги, негодяйские янки, заняли эту местность и до смерти избили деревенского старосту… Но вон там, на триста пятьдесят первой высоте, мы отчаянно сражались с негодяйскими янки и их южнокорейскими марионетками за освобождение нашего народа. А вон там…
