В частной жизни Женю тогда звали Юфой, и выглядел он довольно впечатляюще. Семнадцатилетний Юфа носился по району Купчино на жутком велосипеде «Украина», пугая собак, кошек, пешеходов, автомобилистов и вообще всё относительно живое. Издали казалось, что не только молодой спортсмен, но и его машина заросла жёсткой бурой шерстью. И хотя на колёсах и раме велосипеда была просто рыжая грязь купчинских дорог, а шерсть начиналась лишь с распахнутого ворота рубахи, было впечатление, что по проезжей части проспекта Славы носилось какое-то невиданное животное — оскалив зубы, сверкая глазами и размахивая хвостом. Вид хвоста придавала монстру сетка-авоська с пластинками Хендрикса и Джеймса Брауна, зацепленная ручками за багажник.
Костюм Юфы был скромен и абсолютно закончен — ни прибавить, ни отнять. Строгие, настоящие мужские сандалии на босу ногу, тренировочные синие штаны и белая крахмальная рубаха навыпуск размера на два больше, чем нужно было по общепринятым стандартам. А поскольку Юфа и сам был довольно здоров, то его гигантские рубахи смахивали на докторские халаты. Впоследствии Юфа ввёл в молодёжную моду ещё и белые чепцы и стал выглядеть совершенным доктором.
Что там бритые виски, что там кожаные куртки — фигня всё это, мода, безвкусица и дешёвый стандарт. А вот когда году эдак в восьмидесятом, а то и семьдесят девятом компания молодых людей в поношенной продукции фабрик «Рассвет», «Заря» и ещё не помню, каких, по команде Юфы вытаскивала из карманов белые чепцы, иные даже с красными крестами, напяливала их на головы (а если лицо было при этом небритым и на глазах-маленькие тёмные очечки, вот это был видок!…) и с дикими воплями неслась к пивному ларьку, картина впечатляла по-настоящему.
Компания Жени и Андрюши быстро росла — молодёжь охотно шла на знакомство с этими симпатичными парнями.
— Чепцы, очёчки, и вперёд! — говорил Юфа.
— Радоваться надо! — говорил Свин — так тогда уже стали называть Андрюшу.
Прежнее прозвище — Конвоир — происходило от джинсового костюма, название фирмы которого по-русски звучало приблизительно так, как это слово. Костюм этот заслуживал внимания — он был заштопан так и покрыт таким количеством заплат, которые и не снились ни одному хиппи. Однажды в кафе «Север», что на Невском, нынче ставшем прибежищем мажоров, к Конвоиру подошли два упитанных фарцовщика и обратились к нему со следующими словами:
— Парень, мы на тебя смотрим, смотрим, а ты тут сидишь, пьёшь и пьёшь. Ты что тут, самый крутой? А может быть, ты скажешь, что и костюм у тебя самый крутой?
— Ребята, — Конвоир поморщился, — у меня ведь действительно, самый крутой костюм.
За правду Андрей был тогда сильно побит. Вообще не новость, конечно, что и нам[1], и другим, и постарше нас изредка доставалось, что называется, «на орехи». Причём, чем дальше, тем больше.
К концу семидесятых в общественном сознании чётко сложился стереотип отрицательного персонажа «хиппи», которого побить или как-нибудь унизить, ну просто сам бог велел. Преимущество здесь было в том, что «хиппи» легко узнавались в толпе — худые, волосатые и в западном рванье. Мы же были одеты не в рваньё (к этому времени Андрей сменил своего «Конвоира» на более современный наряд), да и вдобавок, не в западное, волосатыми нас можно было назвать с очень большой натяжкой — странное какое-то явление, и поэтому советский народ довольно долго не мог раскумекать, бить ли нас, как хиппи, или же мы — обычные ребята, просто не очень богатые. Вся каверза заключалась в том, что мы были откровенной пародией на внешний вид среднестатистического советского гражданина (если не считать чепцов — это уже элемент абсурда, но ведь и вся наша жизнь абсурдна, в общем, сложно это всё…), а поскольку с чувством юмора у нашего народа, в основном, дело обстояло неважно, то он (народ, то есть) довольно долго ломал голову — насмехаются над ним или нет? А когда сообразил, то: насмехаются — да над кем? над тем, кто выше, дальше, сильнее, кто обгонит и кого-то там перегонит, ну, тут началось…
Но и здесь народ попал впросак — опять обмишурился. Мы-то ведь вовсе и не собирались над народом насмехаться
