В «группе поддержки» Ковалева находилась и Елена Георгиевна Боннэр, которая наезжала время от времени в Москву из Горького, где жила с ссыльным Андреем Дмитриевичем. После процесса Боннэр пригласила нас с Сойфером к себе в знаменитую квартиру Сахаровых на улице Чкалова.
Компанией жены академика были пожилые женщины, остатки диссидентской Москвы. Из разговоров я запомнил замечание Боннэр, что она — последняя жена в Москве, которая не выкидывает сносившиеся мужнины носки, а штопает их.
На квартире Сахаровых я познакомился с Марией Гавриловной Петренко-Подъяпольской, вдовой одного из создателей правозащитного движения в Москве — Григория Подъяпольского, умершего в возрасте 49 лет при загадочных обстоятельствах. Мария Гавриловна была активна в Солженицынском фонде помощи политзаключенным, сотрудничала в подпольной «Хронике текущих событий».
Как-то Мария Гавриловна предложила мне поехать с ней в Елец, где готовился процесс над диссидентом Михаилом Кукабакой. Мы отправились с ней в этот старый город, в котором вид интересных старинных зданий был сильно подпорчен какими-то красными полотнищами, навешанными на них.
Елец занимает особое место в российской истории. В 1395 году великий завоеватель Тамерлан, разгромив Золотую Орду, двинулся на Россию и дошел до Ельца. Удрученный увиденным в округе, Тамерлан повернул назад в благословенный южный Самарканд. Так затрапезность Ельца спасла Россию от свирепого завоевателя.
Здесь, в уездном городке, мой статус неожиданно вырос. Если в Москве я был бесправным отказником, то здесь я был человеком из столицы. Со мной вежливо, если не подобострастно, беседовали в адвокатуре, где я договаривался о защитнике для Кукабаки на процессе. Потом мы сдали две передачи для заключенного (вещевую и продовольственную — почему-то в разных местах) и благополучно отбыли домой.
Диссидентами другого рода были Василий и Галя Барац. Когда-то Василий и Галя были частью кондовой советской элиты. Вася служил офицером в Генеральном штабе, а Галя преподавала историю коммунистической партии в Московском университете. Но в 1977 году Барацы заявили о своем желании выйти из рядов коммунистической партии и эмигрировать из СССР по политическим причинам. Власти удовлетворили только первую часть их пожеланий. Так Барацы стали нееврейскими отказниками.
В своей комнате в общей квартире на Октябрьском Поле Барацы основали комитет за свободу эмиграции, состоявший из них двоих.
В этих людях меня поражало мужество. Они боролись с КГБ, не имея, в отличие от нас, поддержки еврейских организаций западных стран. Это была борьба двоих против системы.
В какой-то момент деятельность комитета за свободу эмиграции оказалась востребованной. Комната Барацев стала московским центром движения секты пятидесятников за эмиграцию из СССР. Пообщавшись с пятидесятниками, примкнули к ним и сами Барацы.
Пятидесятники были очень интересной сектой. Как я узнал от Барацев, пятидесятники следуют в своей жизни велениям каких-то своих пророков. И вот эти пророки повелели членам секты эмигрировать из СССР. Началась тяжелая мученическая борьба пятидесятников с властью, не отпускавшей так просто своих граждан. Мне страсти истязаемых КГБ пятидесятников напоминали страсти первых христиан в Римской империи. Члены секты, которых я видел у Барацев, представлялись мне людьми простыми. Поэтому, быть может, это удивительное явление — стремление к исходу из СССР целого религиозного направления — не нашло своего описателя.
Интересным было еще одно пророчество, о котором я тоже узнал от Барацев. Пятидесятникам было предсказано, что после смерти Брежнева в СССР будут недолго править два других правителя, потом придет третий хороший, все, кто хотел уехать, уедут, и «все закончится». Если «все закончится» означало распад СССР, то пророчество это целиком исполнилось.
В конце февраля 1986 года, уже в горбачевские времена, Василия Бараца упекли в психушку. В Москве проходил в те дни XXVII съезд КПСС, и КГБ постарался очистить столицу от нежелательной публики. А психбольницы были в ту пору, похоже, рядовым подразделением КГБ. Захотят, посадят в тюрьму, захотят — в психушку.
