Нашим близким другом стал замечательный эссеист, поэт и прозаик Юрий Карабчиевский. Юра был человеком патологической честности и органичности. К моменту нашего знакомства он не опубликовал ни строчки в СССР, поскольку сотрудничать с подцензурными изданиями не мог физически. Но и покинуть Советский Союз Карабчиевский не пытался, так как чувствовал себя частью русской культуры. Юра публиковал свои произведения на Западе, а средства на жизнь добывал, работая инженером, наладчиком приборов. КГБ его не хватал, наверное, потому что Карабчиевский не был антисоветским писателем, он был только совершенно не советским, то есть честным и органичным в каждой своей букве.
Метаморфоза в судьбе Карабчиевского произойдет в годы перестройки. В России опубликуют все его произведения. Он станет популярным. Но не перенесет исчезновения культуры, от которой когда-то не уехал. Он сравнит в своем эссе неподцензурную вольную русскую культуру, к которой принадлежал во времена горбачевской свободы, с шагреневой кожей и покончит с собой в 1992 году. У меня осталось перед ним чувство вины. Что можно было сделать из Америки, чтобы спасти его? Наверное, что-то можно было.
Ярким впечатлением стало для меня общение с поэтом, переводчиком и мемуаристом Семеном Израилевичем Липкиным. Он и его жена, поэт Инна Лиснянская, стали диссидентами почти поневоле. В 1979 году они участвовали вместе с другими лучшими российскими литераторами в издании неподцензурного альманаха «Метрополь». Когда двоих менее известных участников альманаха, Евгения Попова и Виктора Ерофеева, исключили из Союза писателей за такую нелояльность цензуре, остальные должны были, по уговору, в знак поддержки также выбыть из этого Союза. Но выбыли только редактор альманаха Василий Аксенов и чета Липкин — Лиснянская.
Семен Израилевич был частью культуры легендарной — еврейская Одесса начала века; друзья Осип Мандельштам, Исаак Бабель, Василий Гроссман, о которых он писал воспоминания; восточные культуры — Липкин перевел на русский язык основные восточные эпосы.
Короткая байка, слышанная мной от Семена Израилевича: молодой Липкин и Михаил Булгаков долго молча ждут у площади Ногина трамвай. Сейчас эта площадь называется как-то по-другому, а место, где Липкин и Булгаков ждали трамвай, помечено двойной скульптурой мужчин, но не героев байки, а почему-то Кирилла и Мефодия.
Чтобы завести разговор, Липкин замечает:
— Что-то трамваи не ходят.
— Я не удивляюсь, что трамваи не ходят. Я удивляюсь, что трамваи ходят, — отзывается Булгаков.
Запомнилась мне идея, слышанная от Липкина, которая не выдержала испытания сегодняшним днем. Однажды я спросил Семена Израилевеча, знатока и переводчика поэзии мусульманского Востока, в чем причина того, что народы, которые тысячу лет назад были носителями самой развитой в мире культуры, сегодня плетутся в арьергарде. «Старые народы теряют динамичность, — объяснил он мне. — Эти народы выдохлись». Сейчас никто бы не сказал, что мусульманские народы выдохлись.
Между тем минуло больше года с того времени, как мы подали в ОВИР прошение о выезде, а ответа не было. Отсутствие ответа — тоже ответ. Мы решили провести нашу первую акцию протеста — недельную голодовку. Приурочили ее к Всемирной шахматной Олимпиаде на Мальте — ноябрь 1980 года. Перед голодовкой я разослал письма в шахматные федерации важнейших стран с призывом о поддержке. Писать письмо за границу в ту пору было то же самое, как писать письмо в КГБ. Дело не в том, что прочтут. Так как мы написали о нашей голодовке в Спорткомитет СССР, КГБ о ней и так знал. Проблема в том, что не дойдет. Помогли связи Владимова — письма ушли дипломатической почтой.
Голодовка дала два результата, и оба не те, на которые мы рассчитывали. Один — нам разрешили участвовать в официальных соревнованиях внутри СССР, и второй — у меня случились спровоцированные голодовкой почечные колики. После ужасной ночи с двумя вызовами машин неотложной «скорой помощи» я отправился наутро в районную поликлинику. Молодая врачиха, выслушав меня, почему-то с плохо скрываемым презреньем сообщила, что у меня аппендицит. Я заметил ей, что мой аппендикс вырезан десять лет назад, и лечиться у нее передумал.
