С. Кургинян, например, видел в качестве такого инструментария роль Стругацких, которые могли форматировать мозги молодежи в нужном направлении, а также роль М. Бахтина, которого из ссылки в Москву вернул Андропов.
С нашей точки зрения, существенным возражением против этих представлений о роли Стругацких может быть (а) сложность такого проекта, (б) растянутость его во времени (на поколения), (в) не такая большая всеобщность: например, фильм увидят все, а книги все же читают не все. И второе — фильм, если речь идет о фильме, не мог быть направлен напрямую на разрушение системы. Это могло быть только косвенно, что не должно было никого встревожить: не прямой переход, а переход через несколько этапов. А люди для этого «лелеялись» в ограниченном количестве. Бахтин также все изложил в книгах, поэтому роль ниспровергателя системы даже если и планировалась, не нуждалась в нем как в человеке — вся информация уже была известна.
Пятое управление КГБ, а статус его уже виден по тому, что оно не стало первым управлением, тоже гипотетически можно рассматривать как разработчика человеческих технологий двойного назначения. На поверхности их работа могла соответствовать задачам КПСС и КГБ, но одновременно именно они удерживали в стране необходимый уровень негатива и критичности по отношению к власти, опекая отобранные 2 тыс. представителей творческой интеллигенции.
С одной стороны, это позволяло готовить население к смене системы, поскольку оно начинало получать альтернативные интерпретации происходящего в стране, даже если они были аллегорического характера, они все равно работали. С другой — эта же «спасенная» творческая интеллигенция потом могла проявить свои «бунтарские» качества в период перестройки. Это все были известные лица, которые могли, опираясь на свою узнаваемость, побеждать любого партийного функционера.
КГБ одновременно готовил как аудиторию, в первую очередь молодежь и интеллигенцию, так и действующих лиц. Если экономистов готовили группами в Москве, Ленинграде и в Австрии, то с творческой интеллигенцией приходилось работать индивидуально. Их индивидуальный тип творчества требовал индивидуального подхода.
Там, где это было возможно, их собирали воедино под одну крышу, как это случилось в Ленинградском рок-клубе. Наверное, это было особо важно, поскольку такие барды не зависели от власти, как писатели, режиссеры, актеры, которым требуется ее участие для реализации их творческих замыслов. Именно не профессионала, а любителя первыми проверяют на прочность. Тем более им особо нечего терять, они и так ничего не имеют.
О бардах прозвучало такое наблюдение, соответствующее известному наблюдению, что творческие люди чувствуют наступление новых трендов: «У эпохи надвигающихся больших перемен всегда есть свой саундтрек. В период Перестройки, в конце 80-х годов прошлого века, вообще не было ни одной песни, что называется, „за власть”. Кобзон, Лещенко и прочие официальные голоса еще продолжали петь о партии и любви к Родине, но этого просто уже никто не замечал. Нерв времени выражали такие композиции, как „Предчувствие гражданской войны” ДДТ, „Поезд в огне” „Аквариума”, „Скованные одной цепью” „Наутилуса”, „Мое поколение” „Алисы”, „Перемен” „Кино” или „Твой папа — фашист” группы „Телевизор”. В этих песнях было главное — правда об окружающей реальности, выражение всеобщего ощущения (которое есть и сегодня), что так больше жить нельзя. Прошло почти 40 лет, и протестный саундтрек вновь стал мейнстримом. Власть своим постоянным враньем, лицемерием и стремлением забетонировать любые ростки всего настоящего и честного отвратила от себя в первую очередь молодежь, остро чувствующую неправду и несправедливость. Музыканты, живущие на нерве времени, раньше и четче других почувствовали, что сейчас не петь „про политику” просто невозможно. Это ведь не просто значит потерять аудиторию, это самоцензура — самоубийство для любого настоящего творца» [1].
Наступление более свободных времен в первую очередь отражалось в принципе именно на творческих людях, поскольку многие советские преграды как раз работали против них. Одновременно в условиях реальной конкуренции, которая приходит со свободой, падает роль пропаганды и произведений, призванных ее нести. Они не нужны населению в принципе, но в особенности в преддверии наступления новых времен.
