Если подходить формально, то Михаил Горбачев нарушил режим секретности. Эти книги после прочтения полагалось сдавать в спецхран. Потому что издания, о которых вспомнил бывший Президент СССР, выпускались в рамках одного из самых секретных проектов отдела пропаганды ЦК КПСС. В редакции „специальной литературы”, которая до августа 1991 года в строжайшей тайне работала под крышей книжного издательства „Прогресс” под неустанным контролем КГБ» [20]. Это были книги, запрещенные Главлитом, но повествующие чаще всего о Союзе. Их малые тиражи распространяли по специальному списку, каждый экземпляр был пронумерован.
Эти книги имели гриф «Распространяется по специальному списку». Кстати, из этой редакции в свое время был уволен Г. Арбатов с выговором по партийной линии.
О самом списке говорится следующее: «На каждом экземпляре ставился штамп с номером, соответствующим номеру фамилии адресата, внесенного в особый список. Этот список, по воспоминаниям Виталия Сырокомского, в начале 60-х годов работавшего помощником первого секретаря МГК КПСС Николая Егорычева, утверждался в ЦК чуть ли не самим Сусловым. Всего в нем было около тысячи фамилий. Первая его часть содержала фамилии членов Политбюро и кандидатов в члены Политбюро. Но не по алфавиту, а по ранжиру. Первой стояла фамилия лица, руководившего страной. Далее персоны перечислялись в той же последовательности, что и в официальных государственных документах. Потом, согласно иерархии, следовали члены ЦК и опять же кандидаты. За ними следовали члены правительства, органов советской власти, а после — все остальные, включая секретарей партии республиканского и областного уровня и даже послы. Список был „живым", регулярно обновлялся в силу естественных причин, а также всячески тасовался».
Кстати, не тут ли лежат истоки повального бегства детей партийной элиты за рубеж. Сначала они учились в МГИМО или на романо-германской филологии, потом уезжали работать за границу, воспитанные на запрещенной литературе, как и их родители.
Бывший заместитель заведующего этой редакции Л. Москвин вспоминал: «Никто заранее не мог предположить, какой будет реакция читателей на наши книги. Один автор мог, например, перемывать косточки Хрущеву, влезая в подробности его личной жизни. Другой издевался над тем, что, допустим, представители советской правительственной делегации явились на переговоры одетые безвкусно, в одинаковых шляпах и широченных брюках. Это не говоря о том, что крайнее неприятие могла вызвать у какого-нибудь члена Политбюро резко критическая оценка советской системы, содержащаяся в книге. Поэтому достаточно часто приходилось звонить в тот же международный отдел ЦК моим однокашникам по МГИМО — Юрию Жилину или Вадиму Загладину, рассказывать о ситуации, советоваться. Ответы бывали самые разные, однако однозначного окончательного совета, как правило, не давали. Иногда получалось так. Звонишь, рассказываешь про книгу. Спрашиваешь, как быть. Получаешь ответ вопросом на вопрос: „А какие места вас смущают?” Объясняешь и снова спрашиваешь: „Публиковать или поставить отточие?” В ответ: „Да вы прочтите текст”. Читаешь. В ответ молчание. Снова спрашиваешь: „Так оставить или убрать?” Никто не скажет: „Оставить”. Обычно после длинной паузы в трубке раздавалось: „На ваше усмотрение”. „Вы там сидите, и поэтому сами отвечайте”. „Это ваша работа”. Конечно, сам Ильичев, бывший в 60-е годы заведующим отделом пропаганды и агитации ЦК КПСС, так не говорил. Но какой-то его заместитель или референт мог».
Как видим, жесткость системы проявлялась и тут. Кстати, можно вспомнить, что у издательства был еще один гриф — «Для научных библиотек» [21]. Это были философские, экономические книги, которые иногда попадали в продажу. Покупатель, конечно, радовался, если ему в руки чудом попадала такая работа, что помню, как сейчас.
Литературоцентричность СССР, во многом связанная с тем, что Союз был идеологической державой, где цитаты классиков марксизма-ленинизма заменяли тома исследований, автоматически поднимала книгу на самый высокий пьедестал. И читали тогда гораздо больше, хотя бы потому, что не было интернета.
