[7].
Сам Любимов рассказывал все это намного красивее: «Опять у меня были крупные неприятности, и я к нему пошел. И когда мы встретились, он меня обнял. Я нашелся и сказал: „За что объятия?” Он сказал: „За то, что вы спасли моих детей”. А произошло следующее. Они пришли, окончив среднее образование, ко мне наниматься, в театр, и сказали, что „до нас дошли слухи, если видите талант, берете человека на работу”. Они показались, я сказал: „Не надо вам идти, идите и закончите образование свое”. Дети его, мальчик и дочь. Юрий звали мальчика, а дочь забыл, как звали. И Андропов, мне говорит: „В моей семье, мои дети и работают на Таганке? Вы представляете, как это будет выглядеть?” Но он спросил, знал ли я, что это его дети. Я сказал: „Нет, не знал”. Вопрос последовал следующий: „А зачем вы на них потратили целый час?” На что я ответил: „Мне просто было их жаль. Потому что дочь у вас музицирует прилично, милые оба, все. Но надо было закончить, высшее образование иметь обязательно. Если уж они так рвутся, пусть идут учиться”. Они (дети) мне на это ответили: „А нам сказали, что вы вот берете, если талант обнаружите”. Значит, получилось, что я не обнаружил талант… Дальше была намечена встреча, когда Андропов стал вождем, генеральным секретарем. Мне позвонил его помощник и сказал: „Юрий Владимирович хотел бы с вами встретиться и поговорить о проблемах в искусстве. Вы согласны на эту встречу?” Я сказал: „Безусловно, пожалуйста, я готов все мои соображения на эту тему высказать”. У меня брат Давид в это время заболел, лежал, благодаря своим чинам, в их больнице. И когда я пришел к нему, он мне сказал: „Ну, как твои дела? Видимо, плохо”. Я говорю: „Да, плохо. Откуда ты знаешь?” Он говорит: „А потому что твоего там покровителя-то увезут отсюда, а через два часа опять возвращают. Видимо, он сильно болен”. Видите, как Москва, откуда узнаешь… И встреча моя с ним не состоялась» [8].
Как видим, и СССР обладал определенной сложностью своего устройства, позволявшей встречаться возмутителю спокойствия и первому лицу. Кстати, интерес Любимова понятен — он спасал и театр, и себя. А вот в чем был интерес Андропова — не совсем ясно…
И еще одна история, раскрывающая столкновение театра и политики: «Театр на Таганке во времена Брежнева был главным возмутителем спокойствия, местом драматургических экспериментов и разрушения стереотипов, отсюда и пристальное внимание властей к фигуре основателя театра, режиссера Юрия Любимова. Леонид Брежнев вряд ли бы собрался „на Таганку”, если бы в Москву не приехал президент США Ричард Никсон. Кремлю надо было показать, что в Советском Союзе власти относятся к свободомыслию вполне терпимо. Но все обернулось курьезом:
— Сделали сортир — покрасили, помыли, привели в порядок и сразу же опечатали его. А потом сами вожди не пришли на „Гамлета”. В антракте я встретил в фойе очень недовольных людей — вожди не приехали, а им пришлось смотреть спектакль до конца. Я такой специальной публики еще не видел — они ходила по фойе и спрашивали: «А „Гамлет” еще долго будет?» А я расстроился и уехал».
М. Золотоносов говорит о театральном времени Г. Товстоногова и Ю. Любимова: «Свои театры они получили со сдвигом в 8 лет, но в одну и ту же политическую фазу — в период „оттепели”, только Товстоногов в 1956 году, в год ХХ съезда, а Любимов в 1964-м, когда „оттепель” еще сохранялась, но уже ощущался морозец. Театральная ситуация, в которой оба пришли в театры, была удивительно простой. От сталинского тоталитаризма остался театр абсолютно мертвый, спектакли превратились в бессмысленные ритуалы, актеры — в чтецов. Режиссуры в том смысле, который возник еще в 1920-е, тоже не было, потому что у спектаклей не могло быть эстетической концепции, сценографии, подтекста. От них все были отучены еще с середины 1930-х годов, когда за это могли впаять срок. Следовало „нейтрально” играть, якобы „как в жизни”, без театральных „штучек”, просто читать текст, „как написано”, чтобы ни одна комиссия не могла инкриминировать политические ошибки, формализм или трюкачество. Поэтому и Товстоногов, и Любимов получили по абсолютно прогоравшему театру, театру, зайти в который никому и в голову не могло прийти»
