При этом интересно, что сам Катаев говорил сыну, что нужно быть подальше от власти. Сын вспоминал: «Позднее мы с отцом говорили на эту тему. Я спрашивал его: „Папа, а почему они погибли? Каким образом отбирались жертвы?” Он отвечал: „Я не знаю, но мне кажется, что они находились слишком близко к власти”. Однажды, перед самой войной, Катаева вместе с братом пригласили на новогодний банкет. Летчики, писатели, поэты, военные, строители, ученые пили, ели, веселились как могли. И вот среди всеобщего гомона к поддавшему Валентину Петровичу подошел Поскребышев: „Товарищ Катаев, вы очень нужны, с вами хочет поговорить Иосиф Виссарионович”. На что писатель ответил: „Здесь какая-то ошибка — это не меня, а моего брата”. Смущенный Поскребышев отошел, но спустя некоторое время вернулся с той же настойчивой просьбой: „Валентин Петрович, вас просит Сталин”. Катаев повторяет: „Да это шутка — вызывают не меня, а Петрова”. Так вождь народов и не дождался веселого писателя. Видимо, взбешенный Поскребышев передал хозяину, что Катаев не в состоянии подойти» [6].
Сын также вспоминал, как после того, как Катаев подписал письмо в поддержку высылки Солженицына, на дачу позвонил Суслов: «Он чувствовал ответственность за семью. Суслов — второй человек в партии, а по существу первый — позвонил отцу и попросил поддержать решение партии, правительства и Союза писателей. Папа мог, конечно, отказаться, но… он решил, что, раз он живет в этой стране, ему не нужны конфликты с властью. Через некоторое время на даче раздался звонок. К телефону подошла наша работница Наташа — чудная женщина. Она послушала и закричала папе: „Валентин Петрович, подойдите к телефону. Это какой-то Суслов!” Отец подошел, и „какой-то” Суслов его поблагодарил за поддержку. У меня как у сына никогда язык не повернется осудить папу».
Писатель А. Нилин, отвечая на вопрос, не помогал ли писательский поселок Переделкино держать всех под колпаком, сказал: «Это не совсем так. Как однажды выразился Сергей Владимирович Михалков: „Слава богу, у нас есть КГБ”. И в Москве всех можно было держать под присмотром. Другое дело, что товарищ Сталин возлагал на литературу большие надежды, как бы сказали, в инженерии человеческих душ. И не только душ, душа тут в последнюю очередь присутствует. Тем не менее, замысел осуществился. Возник феномен советского человека, а возник он, потому что были писатели, которым создали большие тиражи» [7].
И еще: «Как говорил старик Габрилович, все-таки сталинское нельзя это в большей степени нельзя, чем хрущевское. Но все относительно. Николай Павлович Охлопков всегда говорил, что у нас все запрещают, потом на три минуты могут разрешить. Вот в эти три минуты надо успеть. И кое-что в этом плане удавалось. Трагедия-то в чем? Таланты были большие, а книг в силу этого таланта фактически не написал никто, кроме разве Пастернака, который и не был так привечен. Но если бы он был привечен, он бы наверное так же писал, как и писал. Потому что ведь Пастернак не боролся с Советской властью. Он боролся за качество своих текстов. Но по каким-то причинам Советскую власть не устраивало качество текста. […] Писатели свое отработали. Другое дело, что они себя не сделали тем, кем они могли быть. Но в силу очень большой талантливости, кто-то себя и в заказных текстах проявил».
Как видим, во времена генерала Бобкова были писатели, которых власть лелеяла, и были те, к которым она относилась прохладно. Тот же Катаев, как пишет М. Дунаевский о своем отце: «Он входил в число 10–20 творческих людей, которым „разрешалось” быть богатыми. Среди них были, например, Сергей Михалков, из писателей — Валентин Катаев, Михаил Шолохов, из режиссеров — Григорий Александров… Другое дело, что они не могли это использовать, как это можно использовать сегодня, к примеру, купив себе шикарный особняк в Лондоне. Но внутри страны они были очень состоятельными» [8].
При этом любимые Пятым управлением писатели могли конфликтовать с нелюбимым. Так произошел конфликт между Евтушенко и Бродским, когда Бродский обвинил Евтушенко в том, что тот консультирует КГБ. Это стало серьезной обидой, поскольку стало мешать американским поездкам Евтушенко:
