— Прочти, Макс, — сказала она. — Господь сжалился надо мною и пролил с неба свет, при котором можно читать.
Но Макс словно застыл на месте. Внезапный ужас исказил его лицо. Он не говорил ни слова, только глядел перед собой дикими, выкатившимися из орбит глазами. Он глядел не на Кэтрин, а куда-то выше, поверх ее головы. Наконец он медленно поднял указательный палец и сказал:
— Смотри, Кэт — голова — голова! — Потом захохотал чудовищным, страшным хохотом и, рухнув между плитами, забился в корчах падучей.
Кэтрин отпрянула в сторону и оглянулась. Столб, в темноте принятый ею за дерево, был теперь ярко освещен луной; и на самой его верхушке, четко рисуясь на фоне ночного неба, оскалив зубы в зловещей улыбке, торчала мертвая человеческая голова.
Несчастная женщина бросилась бежать — оглянуться еще раз она не посмела. А когда через несколько часов графский камердинер, встревоженный долгим отсутствием своего господина, отправился на поиски, он нашел его на кладбище; граф сидел на могильной плите, не сводя глаз с головы на столбе, кивал ей, смеялся и бессвязно бормотал что-то, обращаясь к ней. Его увезли в дом для умалишенных, но разум так и не вернулся к нему во все долгие годы, которые ему еще суждено было прожить на свете; греметь своей цепью и стонать под плетьми — вот и все, на что он остался способен; да еще выть ночи напролет, зарывшись головою в солому, когда лунный свет проникал сквозь решетку окна в его одинокую келью.
Итак — тайное стало явным! И, посвятив этому целую главу изящнейшей словесности, автор просит английских читателей не обойти вниманием его труд, скромно надеясь, что он не лишен тех особых достоинств, что заслужили столь громкий успех другим образцам изящной словесности, принадлежащим перу других авторов.
Без всякой похвальбы я хотел бы отметить, чем особенно хороша глава, о которой идет речь. Начать с того, что все в ней достаточно напыщенно и ненатурально; и чувства и речь героев искусно рассчитаны на то, чтобы произвести впечатление как можно более сильное и величественное. Милейшая наша Кэт — просто неграмотная баба, которая только что перерезала глотку своему мужу; а — вот поди ж ты! — изъясняется и ведет себя, как принцесса из классической трагедии, возвышенно страждущая белыми стихами. В том-то и состоит истинная цель беллетристики, крупнейшая победа, какую может одержать романист. Невелика штука вызвать у читателя сочувствие к добродетели; а вот изобразить мерзавца, да при этом заставить нас вздыхать и охать над ним, точно он святой мученик, — это не каждый сумеет. Тут уж требуется настоящее большое искусство; и приятно видеть, что за последнее время многие преуспели в нем.
Сюжет нашей повести основан на историческом факте; чтобы в этом убедиться, стоит лишь взять в руки номер «Дэйли пост» от 3 марта 1726 года, где напечатано нижеследующее:
«Вчера утром, на берегу Темзы, близ Миллбэнка, Вестминстер, обнаружена человеческая голова с волосами, судя по ее состоянию, отрубленная совсем недавно. Голова была выставлена для всеобщего обозрения на кладбище св. Маргариты, и ее видели тысячи людей, но ни один не опознал. Таким образом, до сих пор неизвестно, кто жертва этого чудовищного, зверского преступления, ни тем более, кто его виновник. Есть несколько предположений относительно личности убитого, но столь необоснованных, что мы считаем излишним их приводить. При отделении от туловища голова была сильно искромсана и изуродована».
Голова, произведшая столь сокрушительное впечатление на monsieur де Гальгенштейна, сидела некогда на плечах мистера Джона Хэйса и была им утрачена при следующих обстоятельствах. Мы уже видели, как мистера Хэйса усиленно потчевали шотландским виски. Выпив большое количество названного напитка, мистер Хэйс пришел в крайне веселое расположение духа, стал петь и плясать; но его жена опасалась, что выпитого им недостаточно для оказания желаемого действия, и потому послала еще за одной бутылкой, которую он выпил тоже. Ожидания миссис Хэйс оправдались: после этого мистер Хэйс опьянел настолько, что уже ничего не сознавал.
