— Нашей цели… И она, в самом деле, великая…
— Как только все будет сделано, я скажу Корониде правду и вернусь к Элоне.
— Дело, как говорится, твое. Но не выразить своего мнения я не могу, поскольку просто не имею морального на то права.
— Я весь внимание.
— Ну, кто она такая, эта твоя Элона? Обычная вислозадая лошадь. Коронида же совсем другое дело. Аристократка. Дочь президента. Именно Хирон, пока больше некому, возглавит республику Кентавров. И как следствие — зять, сыгравший основную роль в ее становлении, станет его правой рукой, а значит, со временем, и преемником…
Дон Тах натянуто рассмеялся:
— Но ведь Хирон бессмертен, в отличие от меня.
— Сие есть тайна. И, как всякая, тайна эта может быть рано или поздно раскрыта. Надоест Горбуну руководить, захочется на пенсию. Кому отдавать трон? Разумеется, зятю, потому что сыновей у него нет, только дочки…
— Я подумаю…
— В конце концов, Элона твоя может стать второй женой. А меня возьмешь третьей?! — Теперь рассмеялась Киллироя. Прекраснотекущая встряхнула головой, а ее бурные золотистые волосы упали гривой, словно сквозная занавесь в окне, скрыв обаятельное широкоскулое слегка конястое лицо.
И Фиридон вспомнил её. Это о ней несколько лет назад, когда Флегий Кенэй только восходил на политический Олимп Таврикия, прошел слух как о любовнице рвущегося в депутаты потомка феодосийских конокрадов. Манекур их разоблачила. Ужо, поизгалялась она тогда над этой парочкой. Знала бы, кем станет этот вечно не снимающий хромовых сапог деревенщина, наверняка бы язык попридержала.
Может, и не пришлось бы ей с его воцарением на Таврикии, бежать без оглядки в Киев.
Но ее понесло. Обзывала она будущего спикера, как попало. Даже Паном. Что вовсе ничего общего не имеет с господином по–хохляцки. На местном жаргоне это едва ли не самое хулиганское оскорбление: Козлоногий.
А все почему? Мстила, говорили, она ему. Якобы в молодости Флегий Кенэй нравился Манекур безумно. Обещал жениться, но лишь поматросил…
Получив заказ на сто литров самогона, Ясновидица, пряча за пазуху веские серебряные таланты, сказала, глядя прямо:
— Конечно, я выгоню… Будет, как слеза — без цвета и запаха, но я не могу умолчать об одной важной для тебя вещи…
Годи Кент скроил гримасу вежливого внимания.
— Я знаю, — продолжала Кострома, — зачем тебе столько зелья. Но знаю и другое. То, что ты задумал — пустая затея. И если бы она не грозила обернуться против тех, кто ее замыслил, я бы промолчала.
— А можно, пояснее?! — спросил Годи Кент, но лишь только для того, чтобы не обидеть невниманием старую провидицу.
— Это пророчество, не донос! Яснее не бывает. Могу лишь посоветовать — остановиться, пока есть такая возможность. Я даже деньги готова возвратить…
При упоминании о деньгах, сердце Годи Кента слегка зашлось и на мгновенье остановилось… Но подумал он совсем о другом. Он подумал, что пора и ему сокращать дозы спиртного, поскольку сердце не камень и годики у него давно уже не молодые. Экстрасистолу эту он мельком вспомнит, как вспомнит и всю свою долгую и неправедную жизнь, когда копье пьяного лапифа пронзит ему его большое, способное еще долгие годы сокращаться сердце.
Однако оговорка Костромы запала в душу. И старый заговорщик пересказал ее Киллирое. На что Прекраснотекущая лишь пожала широкими своими плечами, да встряхнула головой, отчего ее бурные золотистые волосы упали гривой, словно сквозная занавесь в окне, скрывая обаятельное широкоскулое, слегка коневатое лицо.
Кострома
(Миф 6)
У восточных славян — воплощение весны и плодородия. В русских обрядах «проводов весны» («проводов Костромы») Кострома — молодая женщина, закутанная в белые простыни, с дубовой веткой в руках, идущая в сопровождении хоровода. При ритуальных похоронах Костромы её воплощает соломенное чучело. Чучело хоронят (сжигают, разрывают на части) с обрядовым оплакиванием и смехом (ср. похороны Кострубоньки, Купалы, Германа, Ярилы и т. п.). Кострома воскресает. Ритуал призван был обеспечить плодородие.
Название «Кострома» связывают с русским «костерь», «костра» и другими обозначениями коры растений; сравните также чешское kostroun, «скелет» (шутливое).
