Кенозёры - страница 36
«А почему бы и не помочь, — подумал я, — лечат же Кашпировский, Чумак (свою роль в моём решении сыграло и выпитое в гостях вино)».
Мы удалились с бабулей в её комнатку. Я сделал бабушкиной руке простейший массаж и с самым серьёзным выражением лица заверил старушку, что больше рука у неё болеть никогда не будет.
Прошло два года, мы снова с женой очутились в гостях у её подруги. Бабушка чуть не на коленях встретила меня: «Дорогой ты мой, исцелил ты мою ручку, по гроб тебе обязана буду…»
Я был, конечно, потрясён, смущён, но не признался, что я никакой не маг и не кудесник, что моей заслуги в исцелении руки нет. Я не стал разочаровывать бабушку.
После моего «лечения» старушка прожила ещё более десяти лет и, как уверяет её дочь, ни разу не пожаловалась на боли в руке. Всё случившееся можно объяснить только одним: верой в чудесную силу того, кто лечит.
НЕ НАДО ГАДАТЬ, ЧТОБ ПОТОМ НЕ СТРАДАТЬ
На Рождество Христово и в Святочные дни многие, собираясь в компании, гадают на блюдце, вызывают духов, задают им всякие вопросы.
Моё отношение к этим гаданиям определилось в восьмидесятые годы. С тех пор сам не гадаю в Святочную ночь (и в другие дни и ночи). И не советую своим близким и знакомым заниматься этим сатанинским делом. Правда, я не ханжа, потому говорю в таких случаях настырным своим детям и внукам, их друзьям: «Хорошо, гадайте, раз вам так уж хочется. Только, ради Бога, никогда не спрашивайте у духа о своём будущем, о том, что ждёт ваших близких. Такими вопросами можно накаркать страшную беду».
В ту Рождественскую ночь при тусклом мерцании свечи вокруг фарфорового блюдца собрались дочь-школьница и её подружки. Я никогда не участвовал в таких забавах и был равнодушен к ним, считая это детской игрой. Но в тот раз почему-то согласился. Сегодня ничего не помню из тех вопросов и ответов, кроме двух, которые и не дают мне успокоения.
И вот блюдце показало, что отец мой проживёт на свете ещё шесть лет, а мать — три года. Я, конечно, ничему такому не поверил, не придал даже значения. Отец, трижды раненный на войне, сердечник, не раз вытащенный медиками с того света, по возрасту на восемь лет старше матери, по моим тогдашним понятиям, никак не мог её пережить — здоровую и сильную и никогда серьёзно не болевшую.
Но случилось именно так, как предсказало блюдце… Через три года не стало матери — она умерла от скоротечного рака. А ещё через три скончался отец.
Иногда мне кажется, что ранний уход родителей случился по моей вине, из-за тех неосторожных вопросов. Но на всё — воля Божья…
Мои внуки: Лиза, Алёша и Настя.
МОНОЛОГ ВЫПИВОХИ
Золотая цепочка
— Садись, садись, присаживайся то есть. Место не куплено. Что? Трубы горят? Да ты не стесняйся, пей своё пиво, будешь пи-пи мимо. Ты уж прости меня, я отроду такой разговорчивый. Особенно когда подшофе. Часы-то у тебя не золотые? Нет? А жаль. Что, не продаёшь? На хрена они мне. Случай мне вспомнился один, забавный.
Продавал я однажды на базаре золотую цепочку, тоже трубы горели. Слушаешь? Хорошо. Вот только хлебну ещё кружечку.
Прихожу я утром к корешу. С бодуна были оба, едреня-феня. Но это неважно. Денег — ни копья. Сидим, курим, соображаем. Тут меня осенило: у Николахи, другана-то моего, жена недавно ушла, разбежались они, как в море корабли. Но ведь что-то ценное от неё осталось. Не всё же барахло утащила. Поискали в шкафу да под диваном — хоть шаром покати. Бесполезно. Снова загоревали, едреня-феня. Вдруг Николаха очухался и говорит: «Была не была, оставила мне ещё покойница-мать золотую цепочку, на чёрный день. Просадим её за стольник. И лады! Не помирать же».
Сгрёб я ту цепочку и на базар рванул, на рынок. Сунулся туда-сюда. Никто не берёт. А уж там за стольник? Глаза делают шарами, мол, ворованная? Как будто все эти торгаши — ангелы во плоти. Едреня-феня! Дёргался, дёргался. Тут тётка одна стала прицениваться. Говорит, так и так, дам пятьдесят рубликов. У меня челюсть так и отвисла. Говорю ей: «Ведь проба есть, цепочка-то золотая!» Она губы скривила, как обкакала меня: тогда гуляй, господин-товарищ хороший!
Вернулся я к Николахе, объяснил ситуацию. Получил согласие — отдать за полтинник — и побежал обратно к толстомордой. Где наше не пропадало? А она закучевряжилась: «Больше сорока не дам!» Не стоит того цепочка. Я психанул и опять стал рыскать по рынку. А торгаши, курвы, как сговорились. Покумекал я своей больной башкой, думаю, ладно, отдам за тёткину цену. Подхожу к её лотку, она тряпками торговала. А мордастой и след простыл. На обед уплыла. Ждал её чуть не час. Наконец нарисовалась, ёкалэмэнэ. Заявляет: «Все деньги домой унесла, в портмоне только сорок три рубля двадцать пять копеек: хошь, бери, хошь, отваливай! К едрене-фене!»
