Он отвесил сидящей вместо снятого стреломета Анастасии настолько низкий поклон, насколько смог, не покидая седла. Замолчал, предоставив сестрам самим домыслить очевидное. Теперь у Немайн есть более близкая римская родственница, чем Григорий Африканский. У Анастасии уши нормальные, и она – точней, ее возможный муж – вполне может претендовать на власть по всей империи. Отныне никакие обещания не истребят неизбежной опаски. «А вдруг?»
– Вдруг, – сказала хранительница, – только лисята родятся. Нужно придумать решение, которое исключит любое «вдруг» раз и навсегда. Время есть: сейчас у Григория все мысли об арабском вторжении. Потом начнем разговор о восстановлении законной власти во всех провинциях и о новом разделе империи – не на восточную и западную, иначе. Так, чтобы Григорий и его наследники и мыслить не могли захватить долю Насти, и не боялись, что их обидит она. Как именно, я пока не знаю.
«Настя!» Эмилий слышал это чуднОе слово уже не в первый раз. Хорошее греческое имя Немайн превратила в славянское прозвище. Зачем? Почему приемыша Владимиром назвала? Аварский посол говорит – имя не просто славянское – княжеское! Кажется, идет игра, которую начали без Эмилия, но в которую ему придется влезть по должности. Намеки, полутона… Будь Августина–Немайн действительно гинекейной девушкой, можно было бы предположить интригу ради интриги, попытку заставить чужие мысли бегать по ложному следу. Но у хранительницы правды – характерный титул! – иная натура. Ненавидит лишнюю работу, ей нужной хватает.
Улыбается Эйлет. Высохшую руку привязала за спину, словно перед судебным поединком с заведомо слабейшей. Так и есть: получат ли свое другие сестры, еще неизвестно, а ее добыча – рядом и уже никуда не уйдет. Сида исполнила пожелание: показалась так, что у римлянина отпали последние сомнения в том, что Немайн была дочерью императора Ираклия. Эмилий говорит, что, даже приняв должность, сомневался. Даже после двойного признания взвешивал возможности двойного самозванства в сговоре с патриархом. И, видимо, с Господом! Признание–то в алтаре было.
Эйлет хихикнула, ладонью рот прикрыла. Со стороны глянуть – дите малое. Но ведь, правда, смешно! А что поделать, если любимый человек – римлянин? Они такие. А греки и того хуже. Для них человек всегда впереди Бога, и Эмилий до конца поверил Майни с Анастасией не перед лицом Бога, а тогда, когда две девчушки, забыв про императорское достоинство, бросились помогать человеку, больному той же хворью, что и Ираклий.
Гвен и Тулле – хуже. Их желания противоречат друг другу. Вылезло, когда до «Головы» подробности королевского приветствия добрались – а слухи бегают быстрей колесниц. Вот и гадают: кого сестра–сида предпочтет? Или ухитрится затравить и того зайца, что в горы побежал, и того, что в болоте укрылся? Сидят злые, а Сиан их отчитывает: мол, зачем младшенькую мельтешить заставляете? Нехорошо это!
Вот и угловая башня, навстречу выросли стены вытянутого цирка. Сестра–сида хмурится. Что не так? Тристан опоздал… На него не похоже, обычно является загодя. Но – семеро одного не ждут!
Возле маленького, всего в три этажа, колизея пристроились колесничные конюшни. Запахи обычные – навоз, конский пот, смазка. Вот одну вывели на песок – перетягивают веревочный торсион, осматривают ободы. Интересно, сколько боевых колесниц в Диведе теперь, после зимнего похода? Благодаря подвеске из скрученных веревок и малой баллисте колесница снова стала оружием, грозным, но ох и дорогим!
А еще – вызывающим ревность у рыцарей, полгода тому назад бывших самым дорогим и боеспособным родом войск. Вот и теперь сэр Ллойд не преминул заметить:
– В бою их защищать приходится. Нам!
– Так у нас, в Кер–Сиди, колесничие – дамы, – откликнулась Немайн, – не грех и прикрыть. Или скажешь, что болты, бьющие в два раза дальше луков, на поле боя – лишние?
– Нет. Но я предпочел бы прибавить к дружине четырех таких девочек, как Вивиан, а не колесницу! Одна нам нужна, тебе же нельзя ездить верхом. Гейс. А больше – излишество.
Слово произнесено, сида замолкает, вступает Эйра.
