— Да, брат, — тихо говорит Федор. — Такие дела…
Я кусаю прыгающие губы, а слезы уже бегут по щекам. Я всхлипываю, размазываю их, скриплю зубами и реву. Реву, как мальчишка…
— Ничего, сынок, реви, не стесняйся. — Федор улыбается. — Это последние твои слезки. Потом и захочешь поплакать, да не выйдет ничего.
Я вытираю слезы и рассказываю, что звонил главному, что Ананьич пьян в стельку, что с базы все уехали и что сейчас я опять пойду звонить на завод, потому что боюсь: напутают.
— Деньги возьми, — говорит Федор. — Бери, бери: и звонить надо, и есть надо.
Приходит сестра и просит меня уйти: Федора везут на перевязку. Я сую деньги в карман и иду, но Федор останавливает меня.
Подхожу. Левой рукой он протягивает мне что-то маленькое:
— Возьми, сынок. На память.
Мундштук. Последний, который сделал Федор. Самый последний, больше не сделает.
Я иду на почту, заказываю завод. Пока жду соединения, пишу письмо: его отвезет Аня.
Я пишу о Федоре: ни о чем другом я не могу сейчас писать. Пишу о самом дорогом моем друге и мечтаю стать хоть чуть-чуть похожим на него.
Прости, мама, я кончаю письмо: за окном мелькнул наш газик. Кажется, приехал Лихоман…
