А ветер всегда на Север. Погода не переменится. Буря рядом.
Жизнь — она липкая и вязкая.
Впереди одна секунда? Впереди десять миллионов лет?
Демонстрация тупости, респектабельности и старения.
Инкубатор, жратва, секс, дети.
Вся, везде, всего имитация.
Никто никому ничего никогда.
Бр-р, хватит, пора оцифровываться, это снова гребаные пунктиры в зараженной Могилой башке.
Поисследовав мою тетрадь минут десять, начальник поезда вернулся ко мне. Он был сама любезность. То-то и оно. Стал рассыпаться в извинениях, лопотать. Изо всей брошюры он выловил только одно слово — Ясперс. Это потому, что он был умней и прогрессивней остальных и догадался, что это имя собственное.
— Произошла досадная ошибка, — говорит. — Мы приняли вас совсем за другого персонажа. Должен был тут один прийти… зря ждали… — его морда лица скривилась. — Так сразу и сказали бы, что вы музыкант. Музыку я и сам очень люблю, знаете ли. Музыка — это очень здорово. Ясперс! — зевнул он мечтательно. — Очень люблю его симфонии. Моцарт! Бетховен! Ясперс! О, музыка — это нечто. А еще полонез Кандинского! Это мое любимое, я ведь и сам тоже занимаюсь музыкой. Вы уж нас извините, мы больше вам мешать не будем. Сидите на здоровье. Читайте.
Всю его болтовню понял я смутно. Наверное, он хотел потрясти меня своими познаниями в области искусства. Интеллигентного человека всегда видно издалека.
Но теперь-то унижаться мазы не было никакой. Отнюдь не собирался я с ними теперь цацкаться. Сказал им всем весьма решительно, что это просто возмутительно и оскорбительно. Сказал, что ухожу, умываю руки и не заплачу им ни копья. Пусть и не думают, твари.
Словом, я был на коне, золотом баране и все такое. Единственный посетитель, и того довели до белого каления. Сказал я им это откровенно, значит, и с гордым видом отравился к выходу. Они опять смотрели на меня с разинутыми ртами.
Добрел, хлопнул дверью и в тамбур.
Все это зыбкий, зыбкий Туман. Но в котором уже давни ничего не видно. Бредешь, спотыкаешься и чтобы не свихнуться окончательно, кричишь в этом Тумане во всю глотку. А другие, такие же «чужие», бредущие поблизости в Тумане в никуда, прибегают на голос. Ты сталкиваешься с ними лоб в лоб, «Я» в «Я», и видишь всего лишь «чужих». Тогда шарахаешься в страхе куда глаза гладят. А глядят они в пустоту, в зыбкий Туман. Так и бродишь бесцельно, а потом в этой зыбкости оступаешься и падаешь наконец-то в пропасть.
И все это наконец, к счастью, заканчивается.
Ну что ж. Ничего удивительного.
В очередной раз «чужие» очень хорошо со мой обошлись. Впрочем, с каждым днем к этому привыкаешь, закаляешься.
Возвращение, а главное, пребывание в купе представлялось более благоразумным. Это потому что в ресторане я все же успел порядком наглотаться мужества поверх «велосипедиста». Психика мал-мал устаканилась и даже умиротворилась по децелкам.
В коридорах и тамбурах к лучшему ничего не изменилось. Окончательно одурев от монотонной тряски внутри передвигающихся в пространстве железных коробок, многоуважаемые пассажиры готовились к сладостной встрече с Другим Городом. Пока они ударились в потребление спиртных напитков и пожирание мяса мертвых зверушек с таким неистовством, что было ясно: как столкнутся с Другим Городом — для них наступит новая эра существования. Восхитительная и замечательная.
Вот что предвкушали эти мечтатели.
Я проходил по купейным и плацкартным вагонам. С небольшой опаской осматриваясь, конечно. Обилие бутылок и жратвы на столах подтверждало: каждый, если хочет, при желании может высвободить свою сущность посредством нехитрых комбинаций рук, пасти и брюха.
Заливай, забрасывай — и готово. Вот оно, счастье.
Везде перемещались залитые синькой, и иногда мне приходилось сторониться, отмахиваться, отвечать на их нелепые бредни и пьяные выкрики. Как оказалось, их состояние совсем не мешало им цепляться ко мне с самыми разносторонними вопросами и предложениями. Даже подстегивало. Я вырывался из вопросов и предложений, шел дальше. Мне нужно было теперь добраться до купе, вот и все.
В тамбурах уже все было загажено… этикетки… обертки… банки на полу…
