Берлинский особый суд в ходе ускоренного судопроизводства приговорил подростка как вредителя нации к смертной казни. С целью ускорения приведения приговора в исполнение подросток из зала суда был переведен в тюрьму Плетцензее, где ему в тот же день отрубили голову на гильотине.
— Идиоты! Отправили бы лучше на фронт! Глядишь, пяток-другой солдат противника подстрелил бы. И фронту польза. А так — отмахнули голову сорванцу и радуются. При таком отношении к молодежи скоро воевать станет некому, — пробормотал про себя Гофмайер.
Газета, однако, предвидела подобную реакцию читателей и посвятила следующий материал на полосе награждению медными, серебряными и золотыми крестами «материнской славы» берлинских матерей, «подаривших» Германии от шести до восьми детей, — всего шесть тысяч четыреста одиннадцать. Вручал медали областной партийный руководитель Заукель.
Однако ни старательные матери, ни мудрый партруководитель не поколебали сложившееся мнение Гофмайера, что еще один солдат все равно не был бы лишним на фронте. Он отложил газету в сторону. В этот момент дверь открылась, и в ее проеме появились два офицера с небольшими чемоданчиками. Гофмайер знал обоих еще со времен подготовки к отправке во Францию в преддверии ее оккупации.
Стажировка тогда проходила на специальной базе, расположенной в красивейшем лесном массиве вблизи живописного местечка Бурглауенштайн. Здесь, под сенью благоуханных лесов в небольших зданиях вполне невинного вида находились мастерские, исследовательские центры и лаборатории по разработке смертельных ядов, бесследно растворявшиеся в организме человека, а также создавались всевозможные приборы, позволявшие видеть и слышать «объект», когда он об этом даже не догадывался.
Встреча с Гофмайером в столь ранний час несколько озаботила обоих специалистов. Кивнув в знак приветствия, они поспешно исчезли.
— Гофмайер, дорогой, вы даже не представляете, как я рад вас видеть! — Адмирал поднялся навстречу вошедшему. — Вы знаете, Гофмайер, чем отличаются друзья от знакомых? — поинтересовался Канарис, сев в кресло напротив гостя.
Ответа не требовалось, а потому Гофмайер просто пожал плечами.
— Знакомые появляются в любое время, а друзья, когда в них возникает острая нужда.
В знак согласия Гофмайер покорно склонил голову.
— Мы с вами ветераны абвера. Пришли восемь лет назад и по сей день продолжаем верно служить.
— Простите, господин адмирал, но я в абвере уже более десяти лет. Пришел еще при вашем предшественнике, капитане 3-го ранга Патциге.
— Разве? Тогда вы здесь больший старожил, чем я. Но сегодня не это главное. — Он на секунду задумался. — Сегодня в этом кабинете можно вести себя предельно свободно. Специалисты только что тщательно проверили мой кабинет на предмет обнаружения всякого рода излучений. Воспользуемся случаем и поговорим откровенно.
— А завтра?
— Завтра будем говорить, как обычно. — Адмирал горько усмехнулся. — Итак, как вы уже наверняка знаете, возникли некоторые неприятности в связи с использованием нами агентуры еврейской национальности. — Адмирал пристально посмотрел на гостя, но, не обнаружив на его лице какой-либо реакции, продолжил: — Хотя известно, что во всех разведках мира евреи проявили себя как наиболее талантливые агенты, способные не только точно стрелять, но, главное, полезно мыслить.
— Простите, господин генерал, но на днях я присутствовал на выступлении Геринга перед ветеранами люфтваффе, где он сказал буквально следующее: «Если сегодня человек полезен для Германии, то цвет его волос и кожи меня абсолютно не интересуют».
— К сожалению, наши оппоненты из службы имперской безопасности разыгрывают еврейскую карту, чтобы скомпрометировать нас в глазах фюрера и, признаться, преуспели в этом, поставив под знак вопроса само существование абвера.
— Странно. Надеюсь, вы помните знаменитую встречу в опере «Унтер денлинден» руководителей партии и армии 3 января 1933 года, когда фюрер буквально со слезами на глазах умолял партию и военных объединить усилия ради процветания Германии.
— Еще бы, — оживился адмирал, — тогда я сидел в третьем, почетном ряду прямо за спиной адъютанта фюрера Фридриха Хосбаха. Все были потрясены речью фюрера и говорили только об объединении усилий ради будущего Германии.
