- Останься, Евгений, - Дарья встала. - Мы должны выяснить.
- После выясним, - отмахнулся Зайцев. - Лодка за мной числится. С меня спросят. Я должен статьи писать, а не объяснительные записки.
Голова редактора исчезла в квадратном проеме. Я медлил. Дарья направилась к раковине, включила воду, и стала жестоко отдраивать залитую кофе медную турку. Я подошел к ней. Хотел что-то сказать. Как-то успокоить. Но как?
- Есть женщины, произошедшие от Лилит, - я снова тронул ее за плечо. - И есть женщины, произошедшие от Евы. Те, что от Евы, до конца дней своих плавают в кильватере своих мужчин. Те, что от Лилит, способны сами изменять свою жизнь, товарищ Дарья.
Она застыла. Я чувствовал, как напряглась ее спина. И вот она снова драила турку, будто хотела разбудить дремавшего в ней исполнителя желаний. Но, передумав, она развернулась, и прижалась щекой к моему чужому пуловеру.
И вцепилась в него ловкими своими пальцами.
- У меня дурное предчувствие.
- Пора бы ему объявиться, - сказал я, проведя ладонью по волнистым ее длинным волосам. - Пора ему объявиться, Даша. Ему бы давно пора объявиться.
- Как давно?
- Пять лет назад, - сказал я. - Пять лет и два месяца.
Я отцепил ее пальцы, и пошел прочь из мансарды, мастерской и, вообще, из института. Я его бросил. Профессия эколога утратила смысл. Слово «экология» занесено было мною в группу мертвый языков. Я занес его туда как инфекцию, способную поражать умы наивных домоседов, но никак не реалистов, совершивших паломничество в Казейник, обреченный смерти.
ЗВЕРЬЕ
Опередил я с умственным заключением, что зверье в Казейнике вымерло. Водилось, и еще как. Само собой завелось. С пол-оборота. Вой хищников и ржание травоядных заполняли Княжескую площадь, кода я продернулся через толпу, оцепившую лобное место у Позорного столба. Народное вече присудило злодеев, обчистившим «Нюрнберг», к схватке с опасными бритвами. Зрелище привлекло самые разные общественные слои. Поголовье жаждало возмездия скотам, посягнувшим на платный алкоголь. Шерстяные рыла правозащитников шевелились, жадно втягивая запах пролитой крови. Пивные речники, анархия, славяне, голодранцы, купечество, сотрудники производства, и какие ни есть подноготные сословия плечом к плечу встали на оборону частной общественной собственности. Это уже не воспринималось мною как противоречие. За компанию с Перцем и лодочником я уже достиг точки духа, в которой противоречия не воспринимались. Мы уже выпили по три чайника на рыло. Народную мудрость основали века народной глупости, уважаемый читатель. И если такая мудрость декларирует, что дорога в ад благими намерениями вымощена, стало быть, ими она и вымощена. Не битым кирпичом по две тачки за башмаки, не злодейством, в коем на исповеди каются, но благими намерениями. Возможно разве нам покаяться в желании облагодетельствовать и послужить устройству чужой судьбы? Назваться груздем? Что же здесь? Тьма в конце тоннеля, и более ничего. Забрезжила эта тьма, когда я запрыгнул в лодку редактора. Намерение вернуться на сушу и умотать как-либо из Казейника без нахрапов. Осмотрительно. С картой местности. Словом, подготовлено умотать. Итак, я запрыгнул в лодку. Зайцев дернул зажигательный шнурок с такой силой, точно зуб кому-то стремился выдрать, а не двигатель внутреннего сгорания завести. Дернул, и сел на место кормчего. Мотор стрельнул, застучал, и лодка понесла нас к берегу. Под моросящим дождем я прилично устроился на скамеечке в носовом отсеке. Тем более, что резиновые сапоги с плащом, сбежавши с крыши в мансарду, я так и не снял. «И не стану, - я напустил на глаза капюшон пониже, да и привалился к упругому борту. - А редактору впредь окажу любезность. Покрою нанесенный ущерб. Компенсирую. К примеру, избавлю его от излишних носильных предметов. К примеру, от плаща и сапожной пары».
- О чем вы говорили? - справился у меня Зайцев, глядя вбок.
- О вас говорили. Она верит вам. Удивите ее, Зайцев. Мотайте отсюда с ней пока не поздно. Советую взять на карандаш.
- Вы с ней спали?
- Возможно.
- Как это возможно? – он бросил от возмущения руль. - Или вы спали, иль нет!
