Помню гнев и слезы. Хочу сказать и не могу. Я нем…
Помню Бога в ночном небе над городом в кресте прожекторов…
Помню сумерки. Следы шпиона на снегу…
Помню скверную погоду. Табличку «Люди». Солдаты в кузове трехтонки…
Помню загадочную Сидрую козу. Ложку английской соли. Клад под стеклом. «Граф Монте-Кристо» перед сном. В награду…
Помню цокот по булыжной мостовой. Подводу с бочками. А в них капуста-огурцы…
Помню темное утро. Сугробы. И в тишине лопата дворника скребет тротуар…
Помню мой день рождения. Я вроде сплю. И чувствую таинственный подарок под подушкой…
Помню запах корицы сквозь сон. Праздничную еду на гранитном подоконнике. И я от хрена плачу…
Помню, как убегали мы с сестрой из дома на трамвае, решив, что неродные дети…
Помню, думал: «Вот как умру! Родители и пожалеют!»…
Помню, как отворачивался к стене, когда сестра или мама мыли меня в ванне…
Помню, какими уродами казались голые дядьки в бане…
Помню, как сестра пряталась от меня во дворе с подружкой Наташкой. Предательница!..
Помню: «Ты только не обижайся, но твой брат на еврея очень похож»…
Помню первую затяжку у ограды парка. И плавленый сырок…
Помню пионерский лагерь. Родители коварно бросили меня. Я меньше всех, слабее всех. Мальчишки писают в мою кровать. Подлец Миронов караулит, не дает прохода…
Помню баяниста. Играет «Маленький цветок» и курит. Танцы. В костюме зайчика я взрослой девочке по грудь…
Помню родительский день. Поляну. Узелок с едой…
Помню в окне круглые здания газового завода, изрыгающие адское пламя в небо. Бешено вертящийся пропеллер на вышке шараги ЦАГИ…
Помню прогорклый запах в парке. И призрака в противогазе…
Помню, как звали марки в дальние края…
Помню зимой, на морозе, вкус серого хлеба, помазанного сливочным маслом и густо посыпанного сахаром…
Помню: «Кремлевские звезды над нами горят…» Дальше не помню…
Помню, во втором классе никак не мог решить, в какую девочку влюбиться…
Помню, как со страху первым ударил Измаила промеж глаз, и он упал в нокауте…
Помню портрет в траурной рамке в журнале «Пионер».
Еще что помню?
Помню,
как
искрометно
промелькнула
мозаика
всей
моей
детской
жизни,
когда
я
падал
в
обморок
в
кабинете
у
врача
во
время
рентгена.
Я
еще
успел
подумать:
«Как
в
кино».
Москва, 2001 г.
Впервые текст опубликован в журнале «Знамя» (2001. № 5).
Мария Альтерман. Воскресенск[6]
Эта история началась едва ли не мистически – родители купили нам с братом путевки в языковой лагерь в Подмосковье, но, когда мы приехали на место сбора, автобуса не было. Возможно, мы опоздали или приехали не туда. Не помню, звонили ли родители тем, у кого покупали путевки, но мы нашли товарища по несчастью – мальчика Диму. У мамы Димы была машина, она предложила нашим родителям отвезти нас за компанию, и они радостно согласились, отчалив домой.
Ехать было долго, и по дороге мы с Димой стали лучшими друзьями. Ему было 12, мне 11, а брату 9. Через пару часов езды по трассам мы приехали в пионерлагерь под Воскресенском. Он назывался «Дубравушка», как и международный языковой лагерь под Обнинском, куда родители купили путевки. Я не знаю, как мама Димы уговорила администрацию лагеря взять детей без путевок.
Нас немедленно по прибытии окрестили «детьми из Москвы» и распределили в один отряд – четвертый, где всем было по 10 лет. Все дети в нашем отряде, кроме нас и еще одной девочки из Люберец, были из Воскресенска и окрестных сел и поселков городского типа. Родители подавляющего большинства не купили путевки, а получили их на заводе, где работали. И потому главным объединяющим фактором для детей была нелюбовь к тем, кто попал в более престижный лагерь «Химик» – путевки туда давали детям инженеров, работников администрации завода и отличникам. Любимой темой для разговоров были многочисленные прелести «Химика»: поговаривали, что там есть бассейн.
Как только Димина мама скрылась из виду, Дима перестал быть нашим другом. Он поспешил стать главным среди гопников. Мы же не знали слова «гопник», не знали, где находится Воскресенск, и впервые в жизни столкнулись с тем, как простые русские люди относятся к москвичам. Москвичами мы на тот момент были ровно год.
