Намеренно громко Маргарита помочилась, вытерлась, спустила воду. После этих скудных маневров, направленных на то, чтобы ввести его в заблуждение, она повернулась к раковине и левой рукой открыла кран. Одновременно правой рукой достала из открытого чемоданчика опасную бритву.
В этот момент она с ужасом поняла, что не все до конца продумала. Где она будет прятать от него эту бритву? Маргарита могла вообразить только одно место, поэтому, не теряя ни секунды, она, согнув колени и раздвинув ноги, начала затискивать бритву в свою плоть. Это было непросто, однако она воспринимала боль как осязаемое подтверждение своего желания осуществить задуманное.
Дрожащей рукой она выключила воду и вышла из ванной. За дверью в полутьме ее дожидался Роберт.
— Закончила?
Она кивнула. Ей было страшно вымолвить даже слово. В кровати она нырнула под одеяло и отвернулась от него. Роберт выключил свет. Маргарита не переставала чувствовать его, ей казалось, что это ощущение будет продолжаться вечно: странная смесь страха и возбуждения, смущающая и пугающая.
Она положила руку на покрытый волосами лобок и указательным пальцем нащупала бритву. Маргарита еле сдерживала дрожь. Она прикрыла глаза, пытаясь унять готовое выскочить из груди сердце, разыгравшееся воображение нашептывало ей, что сердцебиение может ее выдать.
Почувствовав его руку у себя на плече, Маргарита вздрогнула.
— Ты дрожишь.
Из ее груди вырвался слабый стон.
Он знал, о чем она думает.
— Что ты имеешь в виду?
— Я вижу, как ты вся дымишься от полыхающей в тебе энергии.
В темноте Маргарита повернулась к нему лицом.
— Ты видишь... что?
— Я способен видеть ауры. Это возможно. Меня обучали.
— Хорошо. Значат, ты видишь, что я напугана. А что ты ожидал? Одна с ребенком...
Кажется, ее голос дрогнул. Она облизала пересохшие губы, пытаясь взять себя в руки. Маргарита почувствовала, как при мысли о том, что он способен видеть внутри нее, читать ее самые сокровенные мысли, под мышками и по спине потекли струйки пота.
— В конце концов, все мы одни в этом мире наедине с нашими грехами.
Маргарита вздрогнула.
— Я никогда не была одна. С тех пор, как я себя помню, мне всегда доводилось быть в компании мужчин: отец, брат, затем приятели, возлюбленные, муж. Что значит быть одиноким? Свобода не сводится...
— Я всегда был одинок, — в задумчивости перебил ее Роберт. — Даже на самой людной улице большого города я чувствую себя одиноким.
— Разве у тебя нет каких-нибудь родственников... друзей?
— Тот, на кого я могу по-настоящему рассчитывать, — ответил он, — так это я сам.
Впервые, подумала Маргарита, он приоткрыл свою угрожающую оболочку. Этот человек ущербен, мелькнула у нее мысль.
— Все мои родственники мертвы. Это опасно.
Маргарита взглянула на него с явным недоумением.
— Что опасно?
Он продолжал рассматривать потолок, разукрашенный бликами бледного фосфоресцирующего света.
— Семью... — ответил он после некоторой паузы, — семью иметь опасно.
— Нет, нет. Ты ошибаешься. Когда на душе тяжело — семья это единственное утешение. Случись какая-нибудь трагедия, семья всегда придет на помощь.
— Трагедии разрушают семьи.
— Ты утратил способность по-настоящему любить. Ущербен.
— Мы встаем с рассветом. Спи, — сказал он.
Она наблюдала за ним, теперь уже боясь повернуться на другой бок.
— Боже Всемогущий! Неужели ты думаешь, что я смогу заснуть.
Что испытывает человек, думала она, когда на его глазах погибают мать, отец, сестра? Даже в мыслях трудно представить. Будь она, к примеру, актрисой, ей ничего бы не стоило проливать горькие слезы, глядя на распростертые перед ней залитые красной краской, имитирующей кровь, тела, проливать до тех пор, пока режиссер не крикнул бы: «Стоп, камера». Но в реальной жизни? Нет, никогда.
— Иди ко мне, — прошептал он, однако для нее его голос прозвучал подобно грохоту камнепада в горах.
Ей потребовались считанные секунды, чтобы осознать: руки Роберта потянулись к ней.
Ей захотелось рассмеяться, плюнуть ему в лицо, но она чувствовала внутри себя бритву, нагревшуюся от ее тепла, кроме того, к ее ощущениям подмешивалось и нечто иное — непостижимое, легкое, как дуновение ветерка, эмоциональное возбуждение, которое не дало возможности ее губам раскрыться.
