Я тихо рассмеялся:
— Какой же ты чуткий, внимательный и умный зверек!
— Ну иди ко мне. Не бойся, Шерлок не станет ворчать, он уже спит. Свернулся уютным калачиком на подстилке около моей кровати и тихонько посапывает во сне. А иногда поскуливает, — скорее всего, он во сне на кого-то ругается. Вот я думаю — а что за сны ему снятся? Ведь снится же что-то…
— Конечно, снится, всему живому что-то видится во снах: зыбкие, туманные образы, прорастающие из прошлого.
— А тебе?
— Мне — нет. Прошлое существует отдельно от меня, обособленно, автономно. Как посторонний запах. Или промельк призрачного света. Или чей-то образ, застывший в зеркале, хотя отразившийся в нем человек давно ушел. Или вещь. Да, вещь — как та тетрадка, что лежит в ящике стола.
— Расскажи мне…
— Да нет, ни к чему. Зачем тебе чужие проблемы?
— Ах какой ты… Я ведь говорила тебе — не носи в себе эти тяжести… Подожди, я выберусь из-под одеяла, вот так. Теперь наклонюсь, подставлю плечо… Ну же, не бойся, я привычная, мне приходилось носить тяжести, я не согнусь. Давай, вдвоем эту лямку тянуть проще.
Я встал, прошел к столу, выдвинул ящик. На дне его лежала тонкая ученическая тетрадка — прежде такие стоили две копейки, не знаю, сколько они стоят теперь. Я включил настольную лампу. Густой зеленый свет старого плафона окатил покойницким цветом мои руки. Пальцы слегка подрагивали.
Я положил перед собой тетрадку, открыл ее.
«Митя, Митечка, дорогой, я знаю, ты найдешь эти мои записки в нашем каменном дупле, служившем нам в детстве почтовым ящиком — для обмена романтическими посланиями. Увидев тебя сегодня в окне, я поняла, что не смогу тебе этого рассказать, не смогу видеть твои глаза. А так, когда я наедине с этой ученической тетрадкой, мне проще…
Я знаю, тебе будет больно читать это, но ты должен все знать. Я думала о тебе все это время. И о том, какую же ты правильную выбрал для себя стезю: быть биологом в наше время, наверное, не слишком престижно, но, с другой стороны, иначе и не понять этот мир, в котором царит неприкрытое скотство… Я знаю, о чем говорю, все это испытала на себе.
А как же все славно начиналось, Митя! В газете я наткнулась на объявление о наборе профессиональных танцовщиц для работы за границей, речь шла о Греции.
Ты ведь все время называл меня Ласточкой. И как биолог конечно же знал, что птицы мы перелетные, зимуем в теплых краях. Господи, знать бы заранее, что именно туда меня и занесет проклятая судьба… Поначалу все шло как нельзя лучше. Когда уезжала, был март, кислый, сырой, насморочный, а в Салониках было тепло, сухо, светло. Казалось, что вырвалась из мрачного подземелья в верхний, надземный мир, состоящий из одного солнца, зеленоватого моря и голубого неба. Там Белая башня, похожая на беременную шахматную туру, стережет набережную, там палисадники с красными лавочками и стриженными под Анджелу Дэвис кустами, а бронзовый завоеватель Александр Великий одной рукой поднимает на дыбы своего коня, увязшего в мраморном постаменте… В том марте я вот так же рвалась — на волю! мир велик! — прочь от изнурительной дрессуры в небольшом, с зеркальными стенами, зале, где стоит несмываемый запах пота, прочь от аляповатых сарафанов а-ля рюс, положенных артисткам ансамбля народного танца, от окрика постановщика „суши зубы!“ — на нашем языке это означает приказ напялить на лицо дежурную улыбку.
А что на воле? Контракт с фирмой „Интернэшнл дэнс-шоу“, согласно которому тебя везут в Грецию на работу в приличные респектабельные клубы: 22 доллара в день, работа не больше 6 часов — словом, ничего, жить можно. Респектабельный клуб обернулся задрипанным баром на окраине, и танцевать там нужно голой, а потом выслушивать прозрачные намеки хозяина заведения Костакиса, жирного борова с идиотским зачесом, маскирующим лысину. Круглоглазый, коротконосый, с отвесно падающей верхней губой, он напоминал английского бульдога. Никуда ты не денешься, ласковым тоном уговаривал Костакис на ломаном английском, твой паспорт у меня, в полицию идти без толку, потому что полиции я плачу из своего кармана… Месяца через полтора, как-то ночью, он врывается ко мне в комнату и тащит куда-то в одной ночной рубашке: на сцену, говорит, на сцену, у нас сегодня закрытое шоу для избранных людей…
