Я даже не пытался нащупать пульс в ее опрокинувшейся ладошкой вверх руке. Пуля попала ей в висок.
Я прикинул расстояние до того укромного, притаившегося в дальнем углу кладбища места, где, как мне показалось, должен был находиться источник проглоченного звука, — в ту сторону тянулась ровная лента асфальта.
Метров пятьсот.
Полетев на запах пороха в конце аллеи, я очень скоро — запах здесь был плотнее — нашел место, откуда был сделан выстрел: куст старой сирени, растущий вплотную к выкрашенной серебрянкой ограде, за которой стоял массивный куб отполированного черного гранита.
Я уселся на траву, поднял глаза и встретился взглядом с вороной, сидевшей на нижней ветке канадского клена, растущего метрах в десяти от ограды, на противоположной стороне узкой аллеи. Она пялилась на меня пуговичными глазами и молчала.
— Черт бы тебя взял! — крикнул я ей. — Ты что, настолько очумела в духоте, что даже не подняла крик, когда этот парень вышел из укрытия и поднял ствол?!
Ворона нахохлилась, широко распахнула клюв и, истерично прокаркав, вспорхнула с ветки.
Выходит, дело дрянь. Значит, тут поработал профессионал — если даже чуткая птица никак не среагировала.
В том, что это соображение недалеко от истины, я убедился спустя минут пять, когда, двигаясь по следу запаха — теплый металл, порох, оружейная смазка, — выбрел к стене, огораживающей кладбище, к ней привалился боком металлический мусорный контейнер, набитый пучками засохшей травы, увядшими цветами, ржавыми остовами засохших еловых веток и прочими отходами деятельной кладбищенской жизни.
Там, под ветхим, промасленным ватником, я ее и нашел — еще не успевшую остыть винтовку СВД с простой оптикой.
Я оставил винтовку там, где нашел, вернулся на линию огня, обшарил пространство в радиусе метров двадцати — ничего. Никакого следа стрелок не оставил.
Не меньше получаса ползал на четвереньках между оградами, пока наконец не нашел место, где он сидел, — почти на виду, в двух шагах от аллеи, за ветхой оградкой, приютившей заросшую травой могилку с покосившимся крестом. Все говорило о том, что покоившегося здесь человека никто не навещал последние лет пять, и тем не менее на трухлявой лавочке была аккуратно расстелена газета, от которой исходил запах свежей типографской краски.
Немудрено — датирована она была сегодняшним числом.
Я опустился на лавку, огляделся. Хорошее место. Отсюда просматривалась аллея, по которой шла в глубь кладбища Мила.
Я принюхался, надеясь уловить тот особый запах, который я неплохо знал, — запах ментуры.
Но его здесь не было.
Зато над могилкой едва уловимо блуждал другой запах.
Он показался мне смутно знакомым. Но где, когда, при каких обстоятельствах я его встречал, оставалось неясным.
Усевшись за руль раскалившегося на солнцепеке «гольфа», я достал из кармана мобильник, намереваясь позвонить Лис, — мало ли какие у нее созрели планы на мой счет. Привычно вывел на крохотный экран список абонентов из телефонной книги и, выбрав знакомый номер, уже хотел было нажать клавишу «о'кей», но что-то меня остановило.
Список возглавлял свежий номер, заброшенный мной в память вчера на всякий случай, — телефон принадлежал кафе «Каприз».
Что-то Фанни говорила мне про Тоню… Ах да, ее взяли на загородный пикник, будет только послезавтра.
Я глянул на кладбищенскую стену, за которой клубилась зелень древесных крон, и вдруг ощутил, как тревожно засосало под ложечкой, — перед глазами возникла женщина с простреленной головой, лежащая на теплом асфальте.
Мой вызов улетел в противоположную от метро «Аэропорт» сторону, его сигнал отозвался пиликаньем зуммера в аппарате, который стоял, как я успел заметить вчера, на стойке бара. К телефону долго никто не подходил. Наконец трубку сняли.
Ну? — вместо приветствия произнес хрипловатый рык, в котором я не без труда узнал голос Фанни.
— Что у тебя с голосом?
Она помолчала, тяжело дыша в трубку.
— Да так, проблемы… Вчера после твоего ухода заявилась одна сумасшедшая и устроила настоящий погром. Видел бы ты эту фурию. Это не баба, а ураган какой-то.
Я хотел было сказать, что Людмила Львовна мало похожа на фурию, но вовремя прикусил язык.
