Я не стал упоминать о том, что видел. Вместо этого закурил новую сигарету.
— Ну вот. Утром перезвонила этому парню из Думы. Он, похоже, задергался. Потом взял себя в руки. Сказал: немедленно иди в отдел внутренней безопасности и все расскажи. Мы этих ментов прижмем. Я и пошла, дура… Дай сигарету.
— На. — Я вытряс из пачки сигарету, дал ей прикурить. — И что дальше?
— Ну что… Пришла, написала заявление. Говорил со мной какой-то капитан. Вроде неплохой мужик. Только заикался.
Я закашлялся — дым встал в горле комом.
— Капитан сказал — разберемся. У нас на этих ребят уже кое-что есть. Но теперь они совсем, судя по всему, оборзели.
— Разобрался?
— Не знаю… Вечером за мной пришли: собирайся, барышня, тебе светит статья о содержании притона. Это было год назад. А на днях меня вызвали из камеры — для свидания с каким-то деятелем из прокуратуры. Он сказал: выметайся, претензий к тебе у нас нет. И даже не извинился, сволочь такая.
Я встал, подошел к окну, выглянул во двор, раздумывая над тем, сказать ей или не сказать. Решил сказать.
Вернулся на кровать, лег на спину. Все слишком просто и складно, говорил себе я, глядя в потолок. И это тот случай, когда простота начинает противоречить здравому смыслу. Прокурорские ребята — что свора поджарых легавых. Они без команды не понесутся за кем-то в чисто поле. Нет, моя милая, вцепившись в тебя, они хватку не ослабят — ни при каких условиях, если, правда, не раздастся властный окрик хозяина.
— Тебе нужно нырнуть на глубину. Переждать там, пока не улягутся круги на воде.
— Ещё чего! — фыркнула она. — Сначала я их хорошенько поимею. Всех, от мала до, велика.
— Да? — с сомнением в голосе спросил я. — И как?
— В какой позе, хочешь знать? — усмехнулась она. — В самой эффектной. Они все у меня встанут раком. Завтра я встречаюсь с толковой девочкой из «Московского комсомольца». Поверь, я хорошо знаю, как устроен этот бизнес — вплоть до финансовых схем: кто кому платит и сколько… — Она пихнула меня локтем в бок: — Эй, ты спишь?
Нет. Меня все больше занимал тот плотно заштрихованный силуэт, что я набросал на салфетке.
— А те менты?.. Ну которые разгромили твое заведение… Что это были за ребята?
Она дернула плечом и несколькими уверенными и точными штрихами описала каждого.
Нет, знакомых персонажей в этой галерее не было.
Не особенно надеясь на успех, я описал внешность сурка, реакция ее меня поразила — настолько искренним было ее удивление:
— Ты знаком с Вадиком Ширяевым?
Я сел на кровати, дотянулся до бутылки, сделал глоток, стараясь, по обыкновению, унять неутихающую внутреннюю боль, а заодно спрятать от нее свои глаза: она знает этого сурка, возможно, знает, где его искать.
— С Вадиком? Шапочно… Пересекались в одном кабаке.
— Просто пересекались? — прищурилась она. — Но почему ты — раз все так просто — связываешь его с ментами? Хотя какая разница… Он в самом деле мент. В прошлом, конечно. Да, был такой, знаешь, мальчишечка, младший лейтенант, что ли… — Она откинула голову назад, прикрыла глаза, и на лице ее обозначилось больное воспоминание. — Шустрый такой паренек, пас когда-то валютных девочек в «Национале». Давно это было… — Эх, где мои шестнадцать лет… На Большом Каретном! А потом про нас написал какой-то парень, кажется из «Московского комсомольца». Скандал был, помнится, знатный. Это ведь была первая заметка про то, что, оказывается — ну кто бы мог подумать?! — в нашей стране существует проституция. Вадик после этого куда-то исчез. А лет пять назад выплыл. Догадываешься где?
— В полиции нравов?
— Ага. Эту сферу нашей экономики он знал неплохо. Набрался опыта с младых ногтей — там, в «Национале». Но, насколько я знаю, его довольно скоро турнули. То ли скандал в их службе какой-то вышел, то ли еще что. Говорили, что он смылся из органов. Неужели опять надел погоны? Служит? Или занят бизнесом?
Похоже, служит. Человек бизнеса вряд ли сам станет стрелять в затылок хозяину ночного клуба. Значит, у кого-то на службе.
— Ладно, — сказал я, укладываясь. — Давай спать. У нас обоих был трудный день.
Она послушно улеглась рядом, уткнулась мне теплым носом в плечо и спустя минут десять уже сладко сопела, а я до первого света так и не сумел задремать. Наконец усталость взяла свое, я провалился в тяжелый, без сновидений, обморок, очухался только около одиннадцати, по привычке пошарил справа от себя рукой — никого.
