В этот момент в коридоре что-то грохнуло, и в дверях гостиной появился возмущенный Гинц, а с ним второй грузчик. Гинц обвел взглядом гостиную.
– Что тут происходит? Ведь я заплатил за этот предмет, а вы почему-то не разрешаете его забрать? – Он потряс зажатым в его руке ключиком и отпер им ящик секретера. Ящик был пуст.
Когда секретер уже был вынесен, Анна сняла с головы шляпку-ток с вуалью и с упреком взглянула на покрывшееся нервным румянцем лицо Буси.
– Вы подумали, мама, что я забыла? Когда при большевиках мы с Никой бежали из Пикулиц к Франтишке в деревню, я не взяла даже свой аттестат зрелости, но то последнее письмо Анджея я всегда носила при себе, вот тут, – она показала на грудь, – в мешочке на шее.
Анна открыла дверцы шкафа, покопалась в глубине полки с бельем и вытащила деревянную шкатулку, украшенную гуцульскими узорами. Она была куплена в Ворохте во время последних проведенных вместе каникул. Кроме конверта с единственным письмом Анджея из Козельска, там хранились все его боевые и служебные награды: орден Virtuti Militari, Крест за доблесть и Золотой крест Заслуги. Буся покивала головой, вздохнула и, глядя в пустой угол, из которого вынесли секретер, сказала:
– Жаль мне этот секретер.
– А чем бы мы заплатили за уголь, за школу Ники, за свет?
В дверь резко постучали. Анна автоматически бросила конверт в шкатулку и спрятала ее в глубине шкафа.
На пороге появилась жена Ставовяка в фартуке.
– Уберите наконец свои кастрюли с плиты! – обратилась она к Бусе. – У нас, кажется, тоже есть право поесть чего-нибудь горячего. Железнодорожники теперь не хуже профессоров!
Когда Анна закрывала шкаф, взгляд ее упал на рукав мундира Анджея. С минуту она гладила его, а когда ноздри уловили слишком резкий запах нафталина, Анна вынула вешалку с мундиром из шкафа. Подойдя с ним к окну и приоткрыв обе створки оконной рамы, она вдруг ощутила, как волна теплого воздуха обрушилась на нее. Держа вешалку с мундиром в руках, Анна взобралась на стул, чтобы дотянуться до верхней перекладины оконной рамы. Она осторожно зацепила за нее вешалку. Спустившись на пол, Анна посмотрела вверх, туда, где под легкими дуновениями теплого ветерка покачивался мундир с майорскими знаками различия. Звездочки на погонах засверкали в лучах яркого солнца.
Анна стояла и смотрела, как парил в весеннем воздухе этот мундир, словно готовясь к полету…
За толстыми литыми прутьями ограждения видны были разные скульптурные работы, выполненные прежними поколениями студентов. За ограждением находился тот самый замок, который Юр собирался покорять. Он смотрел на здание, как боксер смотрит на противника.
– Почему ты выбрал именно Академию художеств?
– Кисмет, что значит судьба. Отец вытесывал часовенки. – Юр усмехнулся, увидев недоумение в глазах Ники.
– Все часовенки, которые есть в Мысленицком уезде, – это его работа. Люди посмеивались над ним, что, мол, меня он тоже вытесал топориком. В общем, мне тоже хочется заниматься ваянием. Правда, в камне. Только ни в коем случае не надгробия. Смерти вокруг меня было предостаточно. Мне хочется наконец жить.
– А до сих пор ты чем занимался?
– Нажимал. – Юр согнутым указательным пальцем правой руки нажал на несуществующий спуск и одновременно заговорщицки подмигнул.
– Ты был… был в лесу?
– По грибы ходил. – Его зубы как-то по-волчьи ощерились в кривой усмешке. – Вроде как должны амнистию объявить для грибников.
Ника больше ни о чем его не спрашивала. Он сам начал говорить, что жизнь их семьи – это кисмет, что значит судьба: трое их было, трое братьев, всех унесло войной, словно потопом, хотя судьба каждого из них сложилась по-иному. Самый старший, Бронек, попал в Освенцим. Была облава, и его забрали прямо с собственной свадьбы…
– Ужасно. – Нику поразил этот драматический рассказ, но вместе с тем она не переставала удивляться тому, что Юр рассказывал о постигших его семью несчастьях с типичной для него усмешкой, словно это был анекдот.
– Он пьян был вдребезги, как обычно жених на свадьбе. Схватили его летом, а вернулся он только в январе и был еще больше пьян, чем тогда, когда его взяли немцы. И мать, увидев его, только всплеснула руками: «Сынок, побойся Бога, ты что же, до сих пор не протрезвел?!» – Юр забавно подражал гуцульскому акценту матери. – А Бронек ей на это отвечает: «Ах, мамуля, да как же мне было протрезветь, ежели меня русский грузовик подвез!»
