Она должна была быть наказана по справедливости, хотя и не таким варварским способом! Но теперь, когда ее больше нет рядом, все, чего я хочу, — это мира и одиночества. А у тебя впереди по-прежнему долгий и прекрасный путь.
Слезы Катрин мгновенно высохли.
— Ты действительно так думаешь? — сказала она. — На что я могу еще надеяться? Мой муж скоро будет казнен, я , буду разорена, а ты собрался похоронить себя заживо в монастыре — и все из-за меня. Человек, которого я люблю, меня презирает. Я приношу людям несчастье, я проклята, проклята… Тебе следует сторониться меня…
Она была на грани истерики. Почувствовав это, Эрменгарда сделала Ландри знак уйти, а сама начала уговаривать дрожащую Катрин забраться поскорее в носилки.
— Пойдем, дитя мое. Перестань мучить себя. У парня серьезное потрясение, но он еще молод, и у него есть время передумать и вернуть себе вкус к жизни. Их ведь не постригают раз и навсегда за одну ночь. Можешь поверить Моему кузену Жану: если у парня на самом деле нет склонности к этому, позже он сможет их в этом убедить.
Эти мудрые слова подействовали на Катрин успокаивающе. Эрменгарда была права. Ландри не обязан оставаться в монастыре всю свою жизнь, но пока что это для него самое лучшее место, дающее необходимую передышку, в течение которой душа может снова обрести себя и освободиться от озлобления и желчи, скопившейся в ней. Так что Катрин безропотно подчинилась Эрменгарде.
Большие ворота монастыря распахнулись, чтобы пропустить носилки, сопровождаемые Сарой, восседающей верхом на муле, которого одолжил настоятель, и несколькими всадниками, приданными Жаком де Руссэ в дополнение к собственному эскорту Эрменгарды. Немного спустя кортеж начал взбираться по дороге, ведущей на плато. Неяркое солнце оживляло пейзаж. На мгновение внизу сверкнули коньки крыш Сен-Сина под слабыми струйками дыма, но и они вскоре исчезли, как только процессия достигла извилины дороги. На лесах, выстроенных вокруг квадратной башни монастырской церкви, снова работали, весело напевая, каменщики. почти уже позабывшие об опасности, угрожавшей недавно им и их домам.
Тем же вечером они добрались до Дижона и через Гильомские ворота вошли в город. Проезжая мимо замка, Катрин с содроганием отвернулась. Как раз сюда днем раньше Жак де Руссэ доставил своего узника. Гарэн был где-то за этими мрачными стенами, однообразие которых нарушали лишь бойницы да несколько щелей-окон. Со смешанным чувство горя и ярости Катрин подумала про себя, что именно устроенный Филиппом брак принес государственному казначею подобное испытание.
Но Катрин ошибалась. Жак де Руссэ доставил своего узника не в старый бастион, служивший для охраны укрепленных стен. Напротив, он препроводил его в тюрьму мэра, темные и страшные подземелья которой находились в основании старинной римской башни, известной как Турнот и стоявшей за дижонской городской ратушей. Это здание, которое окрестили Обезьяньим домом из-за вырезанного над дверью барельефа, изображавшего обезьяну, играющую с мячом, находилось между двух богатых особняков: ла Тремуев с одной стороны и Шатовилэнов — с другой. Таким образом, сама того не зная, Катрин поселилась на расстоянии брошенного камня от места, где был заключен ее муж.
Однако она недолго находилась в неведении. На следующий день после ее приезда городские глашатаи начали обходить улицы, вещая во всеуслышание о преступлениях Гарэна и объявляя о предстоящем суде над ним, во главе которого должен был стоять сам мэр Филипп Машфуан, приближенный герцога, его советник и молочный брат.
Это сообщение вызвало у Катрин чувство горького удовлетворения, смешанного с ощущением краха. Она ненавидела Гарэна всем сердцем, но, как ни старалась, не могла понять, какие чувства привели его к таким безумным, отчаянным поступкам. Гарэп всегда так яростно отвергал се, что ей трудно было поверить в его ревность. И тем не менее, как еще можно было объяснить все неистовые сумасбродства, которые он начал творить, узнав, что она беременна? Катрин вспомнила тот вечер, когда она вошла к нему в комнату, чтобы соблазнить его. Как она могла считать его безразличным к ней после того, как он до такой степени потерял голову? Он таки был ревнив, он просто сходил с ума от ревности… и все же никогда не попытался сделать се своей. Загадка поведения Гарэна и бесила, и мучила се.
