— Безболезненно? — повторил аббат презрительно. Вы лишились разума, господин казначей? Вы полагаете, ваш властелин простит вам то, что вы объединились с этими головорезами? И почему вы приказываете мне, как будто я ваш слуга? Вы, кажется, забыли, кто я? Во мне течет кровь более знатного рода, чем ваш, и я слуга Господа, так что идите своей дорогой. Ваша жена прибыла сюда едва живая в результате вашего с ней обращения. Она просила убежища, которое предоставляется всем несчастным, приходящим к воротам аббатства, и я дал ей это право. Она покинет это место только по своей доброй воле.
Несмотря на ужас и смятение, которые возбудила в ней ужасная участь Пакеретты и Жерве, Катрин не могла не восхищаться надменным спокойствием настоятеля. Очертания его высокой тонкой черной фигуры резко выступали на фоне ярко-красного пламени факелов. Он стоял на краю бездны, а злобные лица Гарэна, Бегю де Перужа и их воинов выглядели как исчадия ада. Он был похож на черного ангела в День Страшного Суда, встречающего грешников с распростертыми крыльями, когда он отвергает одних и приветствует других.
— Я есмь Воскресенье и Жизнь! — торжественно произнесла Сара, и Катрин поняла, что ее старый друг испытывает те же чувства, что и она. Лицо же Эрменгарды светилось восхищением и радостью. Она испытывала гордость за аббата. В его голосе звучали интонации ее древней и знатной семьи, без злобы, но и не без высокомерия.
— Слушайте внимательно, Жан де Блези, — прокричал Гарэп; в страшной ярости его голос поднялся до визга высокого фальцета. — Я даю вам срок до рассвета. Мы разобьем лагерь здесь и не причиним вреда вашей деревни, если вы решите быть благоразумным… но только до рассвета. На рассвете или вы откроете ворота и выдадите мне жену, или мы сровняем деревню с землей, подожжем дома и начнем осаду аббатства.
Это уже превзошло то, что могла вынести Эрменгарда. Она выступила вперед, в свете факелов ее вид был впечатляюще грозным.
— Подожжете деревню и начнете осаду аббатства? А кто, вы полагаете, защитит вас от гнева Филиппа Бургундского, когда он узнает о ваших великих деяниях? Не воображайте, что он оставит ваш дом и замок нетронутыми, ваши земли — неприкосновенными, а вашу грешную голову — на ваших плечах. Кто нападает на церковь с огнем и мечом, тот подписывает свой смертный приговор.
Гарэн громко рассмеялся.
— Я ожидал, что вы здесь, госпожа Эрменгарда. Действительно, вы проявляете большую заботу об амурных делах своего повелителя! Вот уж прекрасная роль для Шатовилэн — сводня!
— Не хуже чем роль мясника для де Брази! — холодно ответила Эрменгарда. — Но я забыла: вы ведь не настоящий де Брази! Вьючный мул никогда не станет боевым конем!
Даже в ярко-красном свете факелов лицо Гарэна показалось наблюдавшей за этой сценой Катрин позеленевшим. Его покрытую рубцами щеку исказила страшная судорога. Он готов был произнести ужасные проклятия, когда вмешался Бегю де Перуж:
— Хватит разговоров! Ты слышал, что сказал Брази, монах! Или вы передадите нам голубку, или завтра от вашей деревни не останется ничего, кроме горстки дымящегося пепла, а ваш монастырь превратится в груду камней. И я обещаю повесить вас своими собственными руками на кресте вашей собственной церкви. Вот вам мое слово. А теперь мы разобьем лагерь на ночь.
— Постойте! — остановил его Жан де Блези. — Я принимаю ваш вызов. Завтра на рассвете я сообщу вам о своем решении. Но сейчас я должен исполнить одно дело…
Он отступил, тихо сказал что-то монаху, стоявшему рядом с ним, сделал знак Эрменгарде оставаться на своем месте и начал спускаться по винтовой лестнице.
— Что он собирается делать? — спросила Катрин.
Эрменгарда выглядела озадаченной. Она с тревогой смотрела вниз, па угрожающего вида банду, собравшуюся на склоне у монастырской стены. Без сомнения, волнуясь за безопасность своего кузена, она обратилась к предводителю десяти солдат, которые сопровождали ее на пути в монастырь днем раньше. Офицер вскоре вернулся со своими людьми. Вооруженные большими арбалетами, они по знаку графини разместились вдоль зубчатой стены с натянутыми тетивами, готовые к стрельбе.
