Нестройный гул голосов прервал оратора. Раздавались реплики:
— Какой может быть разговор, пан Франц...
— Мы одна семья.
— Готовы, коли церковь с нами.
— Ещё бы, сам преосвященный Адам благословляет нас...
— Если я, мелкопоместный владелец, смогу выставить лишь нескольких воинов... На какой чин могу рассчитывать?
— Ваш отряд вольётся в более крупный. А вы, как дворянин, всё равно получите офицерский чин. Подхорунжего, например, — пояснил мелкопоместному дворянчику Пулавский. — А теперь пусть каждый назовёт свои боевые силы. Начнём с вас, барон.
— Я мог бы выставить тридцать всадников, — ответил Беньовский. — Десять из них полностью вооружены, прекрасно владеют военным делом. Эти научат сражаться остальных. Безоружные овладеют оружием в первой же удачной вылазке. Оружие позаимствуем у короля и русских генералов.
— Достойный ответ, — удовлетворённо сказал Пулавский. — Пан Генский по возрасту и состоянию здоровья не решается сам выступить в поход. Но даёт вооружённых людей, которых мы присоединим к вашему отряду. Кроме того, к вам вольются мелкие отряды. Так что под вашим командованием, барон, окажется добрая сотня.
— Но позвольте один вопрос, пан Франц... Я как участник Семилетней войны, прошедший не одно сражение...
— Понимаю вас, барон. Вы хотели бы спросить, будет ли ваш военный опыт оценён должным образом. Отвечу: непременно будет оценён. Такие люди, как вы, нужны нам. Поэтому-то вы и становитесь во главе крупного отряда. А что касается звания... Пока вы капитан. Только до первого победного сражения. Победы принесут вам звание полковника.
«Недурственно», — подумал Беньовский. Слова Пулавского разожгли в нём честолюбие. Будет он непременно полковником, будет и генералом. Генералом, которому нет и тридцати. Чем, в конце концов, служба у конфедератов хуже службы королю или императрице? Поможет Бог, станет он одним из предводителей конфедератов, решающих судьбы Речи Посполитой. Да поможет Бог!
Когда ближние гости разъехались, а дальние разошлись по отведённым им покоям, Беньовский уловил момент, чтобы остаться наедине с Генским.
— Пан Болеслав, я ведь сам собирался сегодня к вам, да только по иному делу.
— По какому же, мой дорогой?
— По сердечному. Намеревался просить руки Фредерики.
— Вот порадовал старика. Я ведь, откровенно говоря, начинал догадываться, что к этому дело идёт. То-то вы с нашей Икой по укромным уголкам шушукаетесь. А как она?
— Как батюшкина воля, говорит...
— В доме Генских родительскую волю уважают. Так что же мы с тобой поделаем, голубчик? Война ведь...
— Да, война.
— Ты же венгр. Что тебе наши шляхетские свары? Можешь и не участвовать в баталиях. Никто не осудит.
Беньовский видел, что пан Болеслав хитрит и осторожничает. Он уклонился от участия в будущих боевых действиях конфедератов вовсе не потому, что был так уж дряхл и немощен. Все разговоры о преклонном возрасте и хворях были лишь хитрой игрой. Ведь ему ещё не было и пятидесяти. На самом деле Генский выдавал себя за убеждённого единомышленника конфедератов, но не хотел компрометировать себя в глазах королевской власти и идти на открытый разрыв со Станиславом и его русскими союзниками. Лучше выждать момент, когда перевес сил сложится явно не в пользу короля. Такую выжидательную позицию занимали многие шляхтичи. К ней подталкивал пан Болеслав и своего будущего зятя.
Морис Август, кажется, разгадал Генского и сказал запальчиво:
— Беньовский трусом никогда не был. В Польше я стал поляком и не хочу отделяться от шляхты.
— Достойно сказано, — с напускным восхищением произнёс Генский и подумал, что старшую дочку всё же придётся отдать этому молодцу. Засиделась девка в невестах. Ещё год, два, и старой девой назовёшь. А там ещё две подросли, Зося и Марыся.
— Давай-ка поступим так. Объявим о вашей с Фредерикой помолвке. А после первой победы приедешь к нам полковником... Тогда и свадьбу сыграем. Да такую, чтоб всему воеводству запомнилась. Приданым дочку не обижу. Любимица она у меня.
Пан Болеслав крикнул слугу и зычно приказал:
