Катарсис. Подноготная любви (Психоаналитическая эпопея) - страница 43
Однако всё произошло так, как не могло не произойти. Отец Наташи был человеком чувствительным, в особенности к ворам, а Элен была так называемым подавляющим индивидом, то есть человеком, который способен энергетически подавлять волю и критическое мышление других людей и превращать их в свои орудия. Толстой об этом говорит в художественной форме в самых первых главах — Элен была центром кружка молодёжи.
Может быть, поэтому, как некоторые полагают, Пьеру дарована внешность силача, он большой и толстый — писатель тем подсказывает, что необходима большая внутренняя сила, чтобы, попав под влияние Элен и даже женившись на ней, тем не менее, суметь объективно оценить это чудовище и, в конце концов, стать тем Пьером, который нам так нравится. И если сильный Пьер не сразу смог разобраться в Элен, в подавляющих, то Наташе, видимо, это также было не просто.
Итак, Наташа Ростова. В театре, в толпе (а в толпе мы все несколько иные, наше критическое мышление ослаблено суммарным некрополем столпившихся вокруг людей) отец Наташи, чувствительный, но слабовольный и подпадающий под влияния человек, рекомендует дочери подавляющую Элен. Наташа относится к отцу, как к отцу, и потому переходит в соседнюю ложу, к Элен, где сама как чрезвычайно чувствительный человек (да ещё семнадцати лет) непроизвольно оказывается под энергетическим воздействием гадины. Это, как мы говорили, приводит к дополнительному ослаблению и организма, и критического мышления. Она невольно — сама того не желая — отдаёт себя волнам некрополя и начинает «копировать» скрываемую сущность внешне соблюдающей приличия Элен. Иными словами, Наташа стала неким подобием Элен, как бы Элен.
Элен, как и всякая воровка, развратна и неженственна (это сочетание кажется странным только на первый взгляд — оно закономерно, развратник в любви бездарен). Она развратна настолько, что несколько лет назад достоянием петербургского света стала история её интимной связи с Анатолем, своим собственным братом. Инициатором отношений, как обычно и бывает, была сама Элен. Усилиями родственников их разъединили, историю замяли. Энергетически порабощённая юная Наташа должна была проявить сокрытые для внешних хотения Элен.
Теперь представьте себе ложу театра, Наташу, непосредственную, чувствительную, всего семнадцати лет; Наташу, выросшую в семье, в которой она не видела зла, во всяком случае, в откровенной форме; Наташу, привыкшую в вопросах добра и зла полагаться на мнение своих родителей; Наташу, чьё лицо, к счастью, не того типа, который принято называть красивым, но на котором отражена красота нравственная, лицо, к тому же, одухотворённое верностью своему жениху, князю Андрею, пусть и не суженому от Бога; Наташу, только что вернувшуюся из усадьбы, от естественной жизни природы, и ещё не привыкшую к городу, а тем более к столице, — теперь она вынуждена смотреть на сцену театра, уставленную крашеными досками, которые есть, якобы, сад, и вынуждена слушать французскую садомазохистку с эксгибиционистским оттенком, то есть признанную актрису, которой аплодирует весь петербургский свет, а рядом — похотливое создание, в помыслах совокупляющееся в том числе и с собственным братом и обладающее оглушающе мощной отрицательной энергией, подавляющей всё или почти всё естество милой девушки.
Происшедшее дальше Наташа изменить не могла — всё происходило закономерно и как бы помимо её воли.
Начинается опера. Внимание присутствующих сосредоточивается на крашеных досках. Но когда всё смолкает, посреди действия входит, тем привлекая к себе всеобщее внимание, Анатоль, брат Элен. О том, что он плоть от плоти своей сестры, в первую очередь в смысле нравственном, читатели догадываются сразу. Проявляется это во всём: это чувствуется и в том, что он, пренебрегая слушающими, входит во время действия, точнее сказать, употребляет присутствующих для того, чтобы почувствовать себя в центре внимания; это чувствуется и в его осанке, походке, словом, во всём; и чем дальше идёт повествование, тем больше мы узнаём в нём не столько его сестру Элен, сколько некий
