— Оставь! Это ему папа подарил. У нас, Елизавета, — дружески сказала она, присаживаясь на табуретку, — теперь много, много денег!
— Да ну? И мне отдадите?
— Все отдам! Хоть сейчас.
— А уж как мне нужно-то! — радостно воскликнула Елизавета и суетливо начала ставить самовар.
— Что же, али картины продал?
— Заказ получил, большой заказ, — ответила Наталья Александровна и заговорила, лаская Сашу, — теперь мы, Елизавета, на другую квартиру переедем. Мебель купим, посуду, все, все…
— Много, получил барин-то?
— Много! Больше тысячи…
Елизавета бросила горящую растопку в самовар и от изумления выпрямилась с трубою в руке.
— Больше тысячи! — повторила она.
— Много больше…
А пламя и дым вырывались из трубы самовара.
— Смотри, смотри! — закричал Саша. Елизавета наставила трубу и повторила.
— Много больше…
— Много! Ну, а теперь беги за булками и молоком, а я Сашу помою.
Елизавета тотчас накинула платок, взяла золотую монету от барыни и стрелою вылетела из дверей.
Первым узнал о богатстве ее господ дворник, а за ним — в булочной, потом в молочной, по дороге Елизавета забежала в мелочную лавочку сообщить новость, но толстый лавочник с усмешкою сказал:
— Поди, рублев пятьдесят получил!
— Пятьдесят! Говорю, больше тысячи! Во какая, куча! — возмутилась Елизавета.
— И долг отдадут?
— Уж это беспременно…
Наталья Александровна вымыла Сашу, напилась с ним чая, потом приказала Елизавете одеть Сашу и прошла в спальную.
Федор Иванович раскинувшись на постели громко храпел. Она осторожно достала узел с деньгами, вынула из него триста рублей и, снова завязав его, уложила на самое дно ящика в комоде, под белье.
Потом заперла ящик, спрятала ключ и, выйдя в кухню, весело сказала Елизавете.
— Ну, мы едем! Барина не буди. Проснется, подай ему чай и скажи, что мы к двенадцати будем!
— Хорошо, хорошо! Идите с Богом! — добродушно ответила Елизавета.
Наталья Александровна вышла. Прежде, в своей коротенькой драповой кофточке, в шапке под мерлушку, в рваных башмаках и без галош в это холодное зимнее время она чувствовала себя бедной и несчастной. Особенно, когда надо было идти мимо мелочной или мясной лавок, где они были должны. Лавочники стояли у дверей и кланялись ей, едва кивая, а она смущенно торопилась скорее пройти мимо.
Теперь же, когда она знала, что у нее в кармане триста рублей и дома еще много денег, живая радость и гордая независимость наполняли ее сердце и отражались и на ее манерах, и на походке настолько, что встречавшиеся ей простые люди почтительно давали ей дорогу.
Она не могла отказать себе в удовольствии зайти в лавки, чтобы расплатиться с мелкими долгами.
В мелочной приказчик снял картуз и почтительно ей поклонился. Она слегка наклонила голову и спросила:
— Сколько мы вам должны?
Приказчик бросил весы, на которых отвешивал в горшочке соленые грузди, и торопливо метнулся к конторке.
— Сию минуту, сударыня! — и вынув засаленную книжку защелкал костяшками счет.
Собравшаяся в лавке беднота с любопытством и почтением смотрела на Наталью Семеновну1, а она стояла, словно не замечая общего внимания.
Когда она расплатилась, лавочник почтительно проводил ее до двери и сам распахнул ее перед нею.
И то же произошло в мясной, в молочной, в булочной. Потом она села с Сашей на извозчика и проехала к приставу, где заплатила долг по исполнительному листу…
Виталин встал. Едва он проснулся, как тотчас вспомнил о своем выигрыше, и радость волною хлынула в его душу. Жены нет. Значит, она уехала к приставу. Он быстро оделся и прошел в кухню. Елизавета засуетилась.
— Сейчас, барин, чаю подам! Пожалуйте к столу!
— Где Наташа?
— Уехала с Сашенькой! Сказала, вернется вскорости, — ответила Елизавета, хлопоча у самовара.
Виталин улыбнулся, прошел в комнату, сел к сосновому столу, покрытому грязной скатертью, и с улыбкою огляделся.
Вот все их убогое хозяйство!
В углу большой комнаты стоял дешевый шкафик, в котором хранилась вся их посуда, у стены стоял продавленный диван, а над ним висело тусклое зеркало в овальной раме; в углу — мольберт с начатой копией с Репинского Николая Чудотворца, которую он делал с олеографии по заказу за тридцать рублей; на двух табуретах — краски и кисти; дальше — поломанный ломберный стол, просиженное кресло, три венских стула и еще две табуретки.
