— Всем, всем!..
— А потом, знаешь что я решил, Наташа? — он повернулся к ней: — бросим эту дыру, найдем хорошенькую квартирку, обставим ее и я тогда примусь за картину. Знаешь, за ту!.. Сон!.. Теперь это можно. Одну тысячу истратим, на другую — проживем месяцев шесть, а там и — картина! А?
— Понятно, это можно! — Она тоже обернулась к нему лицом и заговорила с оживлением: — спальная, гостиная, столовая и мастерская. Четыре комнаты! А как обставим их! Вот Чирковы удивятся-то! И Евгения Львовна тоже. Вчера пришла, жалела, жалела нас! Даже противно! А потом сплетничать стала… Мы не скажем, Федя, что выиграли?
— Понятно, — быстро ответил он, — кому дело? Получил заказ, наследство…
— А обставим красиво, красиво… Я, Федя, еще себе платье сделаю.
— И платье, и шубу. Все! И Сашку оденем…
— Как куклу! О, милый!.. — Она горячо поцеловала его. Он счастливо засмеялся.
— То ли будет еще! Если бы ты знала, как мне везло…
Черт радовался, выскользнув из клуба.
«Ну, веревку заплел», ухмыляясь, подумал он, «займусь с ним денька три и — баста!»
И он отправился до зари сделать еще две, три мелких пакости.
В эту ночь от одного почтенного господина сбежала жена; сгорело от поджога застрахованное имущество; застрелился юноша и был убит швейцар французского посольства.
В сутолоке жизни все эти явления считаются обычными и даже заносятся досужими людьми в графы статистических таблиц, а между тем эту статистику ворочают и так, и этак черти, которые толкаются между нами, как цыгане на лошадиной ярмарке.
Наталья Александровна не могла уже больше уснуть и лежала подле крепко спящего мужа, отдавшись неясным грезам о спокойной обеспеченной жизни.
Есть люди, для которых это счастье мелькает только в мечтах.
Один лишь медовый месяц ей казалось, что она живет полной жизнью и то потому, что любовь поглощала все ее чувства.
И это счастье продолжалось всего два, три месяца, пока не ушли все деньги, полученные Виталиным за проданную картину. А там началась нужда и потянулась серою полосою через всю жизнь, отравляя каждую радость, беспощадно отрезвляя от всякой мечты.
Раньше он писал картины для выставки и жил от продажи этих картин, отдавая их часто за бесценок, но теперь уже немыслима была жизнь бобыля; надо было отыскивать средства.
И он отыскивал. Работал на журналы и писал копии для магазинов и продавцов картин. Но как при этих получках урегулировать жизнь? И она проходила в постоянной тревоге о завтрашнем дне, бледная, тусклая, как скучный день ненастной осени.
И вдруг сразу такая сумма!
Она думала, как они устроятся, как в уютной, светлой квартире Федя снова сядет за работу над большой картиной и как плавно потечет их жизнь в тихом труде с отдыхом, развлеченьями и маленькими радостями.
Но среди этих мечтаний у нее — нет, нет — сжималось сердце злым предчувствием.
Утомленных жизнью людей внезапное счастье пугает так же, как баловней судьбы — несчастье.
Мгновеньями ей казалось, что все это сон; тогда она совала руку под подушку, ощупывала через холст полотенца круглые края монет, тихо смеялась и снова отдавалась грезам.
Бледный рассвет прогнал тьму. Становилось светлее и светлее. Стенные часы в кухне продребезжали шесть раз. Завозилась Елизавета и, наконец, проснулся Саша.
Встрепанный, заспанный, он высунулся из кровати и, встретив взгляд матери, громко и быстро заговорил.
— Смотри, у меня сколько копеек! Я пойду с Елизаветой и куплю сладкого.
Мать улыбнулась.
— Вставай скорей! Мы поедем с тобой и всего купим!.. Только тихо. Не разбуди папы!
И не в силах больше лежать и таить своей радости, она поднялась с постели, помогла одеться Саше и вышла на кухню.
Елизавета, молодая баба с добродушным рябым лицом, растапливала плиту и, присев на корточки, усердно раздувала огонь.
— Ставь самовар, — сказала весело Наталья Александровна, — мы с Сашей напьемся и уедем сейчас!
— Смотри, три копейки! — сказал Саша и, разжав кулак, показал Елизавете деньги.
Она взглянула и испуганно вытаращила глаза.
— Ишь ты! Тут пятнадцать рублей, а он — копейки! Отдай маме; еще потеряешь! — прибавила она тревожно.
Наталья Александровна засмеялась.
