Галицкая рота не принимала участия в штурме Екатеринодара, так как она третий уж день сдерживала напор большевиков, наступающих от Мариинской. Ранеными были только те, которые находились в Корниловском полку: прапорщик Роман Мацан и Иван Бойко. Первый умер от ран в Елизаветинской, где после смерти Корнилова решено было оставить часть лазарета с тяжело раненными, чего Корнилов никогда не делал. В Елизаветинской остались также и врачи и сестры милосердия, которые вместе с больными подверглись ужасным пыткам. Бойку удалось попасть на подводу. Кроме них, из галичан в боях по пути к Екатеринодару были ранены: тяжело — студент Александр Канин, Евстахий Иванович, Иван Мацелюх, Владимир Гнатик и Иван Бубняк; легко — студент Александр Пелех, Владимир Охнич и Андрей Хома.
Потеряв Корнилова, остатки его армии в одни сутки прошли несколько десятков верст. Трудно себе представить, как тяжело было это отступление. Как бы назло, вдобавок дул противный холодный ветер, и пыль засыпала очи отступающим. Трудно было кого–либо узнать, ибо грязь, образовавшаяся от смешения пыли с потом, покрывала их лица. Очи покраснели. Ноги двигались механически и до того болели, что нужно было ступать то на пальцах, то на боку, то на пятках. Остановиться и отдохнуть было немыслимо, потому что за отступающими гнались большевистские бронированные автомобили.
Только в Гночбау, немецкой колонии, ввиду смертельной усталости людей, была сделана передышка. Вповалку ложились воины под соломенные заборы или кизяки, засыпая непробудимым сном.
Ночью тайком были похоронены генерал Корнилов и полковник Неженцев, о чем знали только ген. Деникин, Алексеев, священник и колонист–немец.
На второй день собрался военный совет для решения вопроса: сдаться ли большевикам, разойтись или продолжать борьбу до последнего издыхания. Было принято решение: бороться до последнего.
Между тем большевики окружили колонию, чтоб покончить с «белыми», как назвали корниловцев, потому что последние носили на папахах белые повязки, ибо случалось, что в рукопашном бою по ошибке убивал свой своего. Потому ген. Алексеев приказал носить белые повязки. На большевистских фуражках появились красные тряпки.
Большевики обстреливали весь день колонию, так что взрывы гранат опрокидывали повозки с ранеными, убивали столпившихся солдат и едва не убили ген. Алексеева. Под вечер началось дальнейшее отступление таким образом, что ген. Марков пошел вперед в наступление, дабы очистить путь хотя с одной стороны. Наступил темный и довольно холодный вечер. Для боя сделано каре, т. е. квадрат. Слышалось «ура» и раздавались крики, но никак нельзя было различить, чья сторона кричит, кто наступает, кто отступает.
Меня удивляет до сих пор один факт: как могли в такую тяжелую минуту некоторые солдаты спать и храпеть, стоя на ногах? Их нужно было будить, и они, не просыпаясь, стреляли куда попало. Когда же они шли вперед, то держались за руки и громко кричали.
В полночь не осталось ни одного добровольца в поле. Они все ушли, а большевики думали, что имеют перед собою окопы с войсками. Только днем, убедившись в отсутствии добровольцев, они вошли в колонию, разграбили ее. Вырыв тело Корнилова, завезли его в Екатеринодар, где возили его нагого по улицам, бросали об землю и в конце сожгли его, а пепел разметали по ветру.
Такова была кончина одного из лучших сынов русского народа! На пего–гнедую лошадь села его дочь Татьяна. Обожатели Корнилова разобрали все его вещи себе на память. Шапка досталась мальчугану–гимназисту, галичанину Скамаю, бежавшему из приюта к Корнилову и служившему при нем посыльным. Впоследствии Будилович показывал в музее им. Корнилова «шапку» великого вождя, однако это была не эта шапка. Та, которую носил Корнилов в последнее время, осталась у галичанина Скамая.
