С утра еще господин Барюк обнаружил, что между Симилором и натурщиками – людьми, повязанными круговой порукой, – затевалась, выражаясь его стилем, некая «каверза». И хотя от государства ему никакого вознаграждения за то не причиталось, он желал все выведать. Призвание влекло его.
Симилор был существом не без слабостей, а господин Барюк обладал замашками и хваткой прирожденного сыщика. Силы противников были неравны.
Господин Барюк взял банку с синей краской и принялся усердно размешивать. Встал он так, чтобы слышать каждое слово Симилора.
А тот, строя из себя преуспевающего пройдоху, нашептывал госпоже Вашри:
– Перед вами откроются все блага вселенной, драгоценные шали, свадебные торжества, места в первом ряду, и все прочее, да что там, при вашей-то красоте еще и не то будет, не бойтесь!
И добавлял во всеуслышание:
– Вы им не верьте! Когда имеешь дело с этими кровопийцами, известно чем тут пахнет! Поглядите-ка как следует на эту троицу: старик и две молодки. Черная, которая слева – сестричка того самого нотариуса, которого я караулил, пока господа Пиклюс и Кокотт шуровали в дому. Белобрысая – у той наследства тыща миллионов, да вдобавок принцесса. Старик ей опекун, уж он там руки греет! Вы им не верьте!
– Как! – воскликнула госпожа Вашри. – Так он, выходит, из Черных Мантий!
Неудивительно, что господин Барюк навострил уши. Слушатели теснее сгрудились вокруг Симилора.
– Графиня, вот уж волчица! – продолжал он, невольно приглушая голос. – Я и сам в этих делах никогда не был невинным младенцем, который только вылез на свет. Но ведь слышишь разговоры то там, то сям, разве нет? В конце концов начинаешь кумекать. Сам руки греет, графиня ихняя тоже. Эта графиня изображала монашку в особняке на улице Терезы, когда полковник помер, и она была близкой подружкой господина Лекока, что стал Хозяином после смерти полковника. Господин Лекок пообещал сделать ее герцогиней.
– Взялись за кисти! – приказал тут Вояка Гонрекен. Мастерская покорно принялась за работу.
Граф с девицами только что вышли через дверь, ведущую в сад. Господин Барюк молча вернулся на боевой пост, решив больше не спускать глаз с этого заговорщика Симилора, который, сунув ладони в вырезы старой безрукавки, в серой шапке на одно ухо и важно выбрасывая свои голые ноги, подошел к Эшалоту, второй половинке Геракла. Эшалот с умилением указал ему на мирно задремавшего Саладена. Любой другой ребенок давно бы задохнулся от того доброго шматка колбасы, какой Эшалот затолкал ему в глотку, но Саладену все было нипочем.
– Амедей, – с чувством сказал Эшалот, – этот малец еще будет вспоминать сей великий день, когда его отучили от соски. Я себе один хлеб оставил, всю пищу ему отдал. А тебя-то, папашу, гляжу, это нисколько не трогает!
Симилор пожал плечами:
– Тебе не дано меня понять. Я работаю ради него. Не исключено, что его возьмет разобрать по косточкам семейство Вашри, я там завел для нас знакомства.
– Да ни за что! – вскричал Эшалот. – Не желаю, чтобы его разбирали по косточкам!
– А кто ты такой? – холодно заметил Симилор. – Взялся за роль преданной собачки, ну и играй ее. А у меня дар преуспеяния с помощью женщин и козней. При тебе ребенок останется среди простолюдинов; со мной он станет хлыщом и проходимцем, а в наш просвещенный девятнадцатый век это открывает все дороги!
– Амедей, ты нас погубишь! – вздохнул Эшалот со смешанным чувством упрека и восхищения. – Ты способен соблазнить кого угодно, но в сердце у тебя нет родительских чувств.
– Смирно! – загремел Вояка Гонрекен. – Чтобы у меня все до одного были заняты своим делом! Подпустите-ка тут, как крокодилы пожирают негра: публика это любит. Господин Барюк, подправьте чуток женщину-скелет: что-то ребра у нее кривоваты. Уж коли эти налетчики намерены спалить нашу мастерскую, то хоть погибнем с честью. Эй, госпожа Вашри, покажите-ка вашу грацию и таланты; я сейчас тут эффекту подпущу!
Вскорости вся сказочная фабрика заработала полным ходом. Нельская башня предстала во всей своей средневековой ветхости; Симилор вытянул свои несравненные голени, Эшалот надул свою знаменитую грудную клетку; Каскаден поднял лапку дитя несчастной любви, а мадемуазель Вашри, на которую страшно было смотреть, продемонстрировала свою грацию. В это время Паяц, Медведь и Альбинос встали в позу среди чудовищно облезлых чучел тигров, картонных крокодилов и набитых соломой рыб. Вояка Гонрекен, осененный вдохновением, мазал, господин Барюк махал кистью, капралы малевали, мазилы красили; тошнотворного цвета краски ручьями текли со всех сторон. Вот было зрелище!
