Следовало бы тотчас добавить, что в этом мнение графини не совпадало с мнением остального общества. В кругу коллег, доверителей и повсюду Леон де Мальвуа, несмотря на молодость, слыл не просто уважаемым, а едва ли не почитаемым человеком.
Чутье Ниты быстро подсказало ей, к которому из этих суждений примкнуть – графининому или общему.
И не случайно мы произнесли здесь слово «чутье»; нам остается объявить, что большинство жителей предместья Сен-Жермен успело заменить его словом «предрассудок». В глазах света графиня де Клар была идеальной дамой, прекрасно сочетавшей непреклонную добродетель с самой модной изысканностью. Она создала себе славу женщины благочестивой; богоугодные дела, устраиваемые под ее покровительством, служили ей надежной защитой; она водила знакомство со многими высокопоставленными особами; поговаривали, что графиня причастна к некоторым политическим комбинациям.
Она была еще молода, хороша собой и отличалась редкой живостью ума. Для страдающего мужа у нее были наготове материнские и дочерние чувства. Конечно, стоило ей захотеть, она могла бы скинуть соперников с капризной колесницы моды, чтобы править ею твердою рукой. Но она этого не желала, – вернее, она желала большего.
В ее отношениях с Нитой, своей подопечной, даже самый придирчивый судья не нашел бы в чем ее упрекнуть. Отношения эти состояли в одном лишь исполнении важного долга. Нита обрела в графине не мать, но благожелательную и спокойную подругу; в ее семье Нита жила в довольстве и пользовалась свободой. Графиня, казалось, равно остерегалась как излишней властности, так и преувеличенного радушия, которое в отношении столь богатой наследницы легко принимает черты заискивания.
Все было просто, честно и достойно. Когда мы упоминали здесь о комедии и о роли, в которой проглядывала усталость, это касалось дел домашних. Пред лицом же света роль исполнялась безупречно, и свет, пораженный этим невиданным родственным чувством, невесть откуда взявшимся так внезапно и в нужный момент, сошелся на том, что все обстоит как нельзя лучше.
Что же до графа, то он мало занимал умы общества. Граф пребывал в тени собственной жены, и никто не догадывался, сколько положено сил, чтобы превратить бывшего драчуна в прихварывающего и смирного барашка.
Но вернемся в мастерскую Каменного Сердца.
Черные Мантии пересекли залу. Пригожие девицы шли парой, погружены в раздумье. Едва ли они удостоили чудеса знаменитой мастерской даже рассеянного взгляда.
Такого рода вылазки люди предпринимают в определенном расположении духа, в стремлении найти все в открывавшейся им незнакомой стране потешным и осмеять во что бы то ни стало.
А посмеяться было над чем. Вояка Гонрекен был явно горд, выставив напоказ свой народец.
– Тут у нас, так сказать, слегка отдает табачком, – сказал он в виде оправдания графу, который вежливо приветствовал его, – но у художников, как и у французских солдат, бывают свои привычки, мы ж к визиту дам не готовились. Да тут еще время летит как на крыльях!
– Вы здесь у себя, милостивый государь, – отвечал проходя граф. – Не обращайте на нас внимания.
Нита и Роза проследовали за ним, прижимая к губам платки, ибо в «слегка» пахнущем табачком воздухе было не продохнуть.
Роза обратилась к подруге, глянув на сутулую фигуру графа:
– Этот человек никогда не смог бы дурно поступить с тобой!
Нита посмотрела на нее с удивлением.
– Вот как? – пробормотала она. – Разве кто-то собирался поступить со мной дурно?
– Тебе непременно нужно увидеться с моим братом, – понизила голос Роза, так как граф шел в их сторону. – Найди способ. Это важно.
Граф кротко, как бы поясняя, сказал:
– Все это будет снесено. Приобретается только участок.
Примечательное обстоятельство: господин Барюк, обыкновенно столь радушный, на сей раз не стал вместе с Воякой Гонрекеном отстаивать честь мастерской. Как только чужаки вошли, он оставил свое место у плиты и окольным путем удалился за спины кружка, состоявшего из госпожи Вашри, Паяца, Медведя и прочих актеров, обступивших нашего Симилора. Будучи в добром расположении духа, господин Барюк сам говаривал о себе, что его истинное призвание – сыскная полиция; он кичился своим длинным ухом и цепким глазом.
