Пожилая монахиня жестом, приказала сиделке выйти из кельи и сама последовала за ней. Они вместе спустились в приемную, где и вправду дежурила сестра.
Когда они бесшумно приблизились к постели, сестра сказала:
– Сейчас он спокоен. Ему приснился дурной сон. Какой красивый молодой человек! Невозможно поверить, что он тяжело болен.
Вот уже три дня, как мать Франсуаза Ассизская не навещала больного и сейчас была поражена происшедшей в нем перемене. Несомненно, румянец на щеках был вызван лихорадкой, но все списать на лихорадку было невозможно. Сестра не преувеличивала: молодой человек выглядел вполне здоровым.
Как обычно, монахиня долго и внимательно разглядывала раненого. Вдруг он сделал резкое движение, легкое и сильное, и перевернулся на бок.
– Видите! – торжествующе воскликнула сиделка. – Он играет с нами в прятки!
– И никогда прежде вы не замечали, что он двигается? – спросила пожилая монахиня. Щеки ее порозовели, словно в них отразился румянец, пылавший на лице Ролана.
– Никогда, честное слово, никогда! – заверила Даво. – Надо же было нас так провести… Даже доктор ничего не заметил!
Ролан издал глубокий вздох, как обычно вздыхают перед тем, как проснуться. Взгляд его был живым и ясным. Нельзя сказать, что он «бросил быстрый взгляд на присутствующих». Казалось, он все понял раньше, чем увидел: глаза его немедленно потускнели и приняли бессмысленное выражение.
– Посмотрите-ка на него! – не унималась Даво. – Ну и хитрец! Прикидывается мертвым.
Пожилая монахиня жестом заставила сиделку умолкнуть. Она приблизилась к кровати и взяла Ролана за безвольно свисавшую, но горячую руку.
– Мой юный друг, – мягко сказала она, – вы меня слышите?
– Вот те на! – пробормотала сиделка. – Ну и чудеса!
Раненый не шевельнулся и не ответил.
– Я предупреждаю вас, – продолжала монахиня более строгим тоном, – о том, что во сне вы двигались и разговаривали. Хватит притворяться.
Раненый едва заметно побледнел – и только.
Монахиня переждала несколько секунд и произнесла повелительным тоном:
– Господин Ролан, я требую, чтобы вы заговорили.
Сиделка и сестра изумленно переглянулись. Почему она его так назвала? Откуда она знает его имя?
Раненый слабо вздрогнул и побледнел еще сильнее.
Мать Франсуаза Ассизская подождала еще минуту. Затем, обретя привычную невозмутимость, она направилась к двери со словами:
– Я распоряжусь, чтобы немедленно предупредили прокурора. Этот молодой человек вполне способен ответить на вопросы судьи. Пусть пошлют за доктором. Настала пора отправить мнимого больного в тюрьму, там его место.
– О, матушка! – взмолилась сестра. – Сжальтесь над ним!
Даво проводила пожилую монахиню до двери и сказала, указывая на свой наряд:
– Я жду не дождусь нового платья. В этом я дрожу от холода.
Мать Франсуаза Ассизская попросила, чтобы ее проводили в часовню, где она побеседовала со своим духовником. Молодой священник самолично отправился в министерство юстиции.
Срочно вызванный хирург заявил, что ничего удивительного не произошло и что сиделка – безмозглая курица: не следовало поднимать такой шум из-за сущей ерунды. Он дал случившемуся научное объяснение. Смерть и жизнь – разные вещи, и никто, глядя на парализованного, не может предсказать, что через минуту тот шевельнется, заговорит или даже чихнет, чтобы потом вновь впасть в неподвижность. В доказательство доктор привел различные случаи каталепсии. На вопрос, разыгрывает ли раненый комедию непосредственно в данный момент, хирург рассказал о кролике, отравленном господином Орфила, разумеется, исключительно в гуманных целях, и сохранявшего в принципе все жизненные функции в течение часа после кончины. В целом, можно сказать, что рана зажила, больной набрался сил, благодаря особому бульону, рецепт которого известен только доктору. Правда, сиделка жаловалась иногда, что мыши поедают ее ужин, и теперь некоторые скептики подозревают, что это раненый… Чушь! Ему было достаточно бульона. И откуда здесь взяться мышам, когда есть кошка!
Лечение было правильным. Разумеется, если кому-то угодно, больного можно отправить в суд присяжных или даже в Вест-Индию, но за последствия доктор не отвечает.
