Очередная похабная выходка Жириновского по отношению к журналистке Стелле Дубовицкой вызвала бурю в самых разных инстанциях, вдруг пробудила жажду справедливости у многих известных и не очень лиц. Едва ли буря разразилась бы, если бы не ряд обстоятельств отягчающего свойства. Во-первых, извержение наглости произошло не в какой-нибудь забегаловке или бардаке, посещаемых юристами и их детьми, а в стенах самого высокого государственного учреждения — в Думе, да еще и в день пленарного заседания. Во-вторых, это случилось в Страстную пятницу и сопровождалось оголтелым богохульством. Наконец, Дубовицкая оказалась беременной и после принудительного просмотра сеанса психопатского припадка оказалась в больнице.
И вот, толкая друг друга, ринулись правдолюбы, справедливцы и гуманисты в поисках наиболее сурового, но законного наказания хама. При этом некоторые полностью цитировали, тиражировали смрадную его непотребщину.
Тут выступила и сама газета «Россия сегодня», где работает С. Дубовицкая, и прокукарекал кто-то в Общественной палате, и комиссия Думы по этике объявилась, и персонально пробурчал что-то гневное Нарышкин, председатель Думы, и президентский Совет по правам человека аукнулся, и адвокат Кучерена проснулся, и протоиерей Чаплин тут как тут оказался…
И какую же достойную меру наказания они предлагали? Одни — лишить хама на месяц права выступать в Думе. Другие возражали: нет, это слишком жестоко, это равносильно высшей мере, Жирик не выдержит, лучше пусть просто извинится. Третьи считали достаточным обсудить в комиссии по этике и указать или поставить в угол на два часа. А протоиерей Чаплин и вовсе предложил ограничиться покаянием. Да еще сопроводил свое предложение комплиментом невежде и богохульнику: он-де человек умный и поймет, что поступил нехорошо, и только врач-психиатр Михаил Виноградов сказал, что если государственный муж спятил, то «можно ставить вопрос об освобождении его от депутатских обязанностей», а потом отправить в психушку; а если он только придуривается, то надо упечь мужа на шесть лет строгого режима. Разумно, однако странно, что никому в голову не пришло возмутиться теми молодыми людьми, которые присутствовали при этом припадке, но никто не посмел для начала с морально-оздоровительной целью врезать хаму по роже.
Веские основания думать, что у Жириновского крыша поехала давным-давно, дает не только его нападение на беременную женщину, но хотя бы и то, что буквально на другой день он явился на заседание Государственного совета и там— на Государственном совете в присутствии президента — заявил, что он потомок Наполеона.
Да это же классическое, давно известное доказательство полоумия! Правда, с одной стороны, оно как бы смягчено: классические психи прямо утверждают: «Я — Наполеон!», а тут — лишь потомок. Но с другой стороны, доказательство усилено: Жириновский назвал себя потомком не только корсиканца Наполеона, но еще и еврея Эйнштейна. Наконец, доказательству полоумия дает особую убедительность то, что ведь он объявил себя потомком великих людей не за интимной рюмкой водки с Новодворской, которая завтра объявит себя Клеопатрой или потомком Ас-пазии, а публично, да еще как— на Государственном совете! Надо было тотчас вызвать санитаров с носилками и смирительной рубахой с длинными рукавами и отправить взбесившуюся бациллу в психушку, но никто и не ворохнулся. Слушали, улыбались, словно перед ними выступал юморист пошиба Задорнова… И вы хотите, чтобы даже по-еле этого кто-то уважал ваш Государственный совет?..
* * *
Если кому мало и этой сцены, могу привести еще одно доказательство. Однажды Жириновский, прочитав какую-то мою статью, где были не шибко ласковые слова о нем, прислал мне письмо, в котором уверял, что я его не так понял, что я вообще не понимаю его нежную благородную душу, так страдающую «за русских, за бедных». Он предлагал встретиться в любое удобное для меня время в любом удобном для меня месте, поговорить, рассеять недоразумения и установить прочное творческое сотрудничество.
