— Не болтай лишнего…
Стенхе кивнул и отвернулся. К чужому господину он не обязан был проявлять особой почтительности, но все же, Пайра заметил, на язык Стенхе стал сдержан, а точнее, молчалив. Он пару раз ответил утвердительно на реплики Мангурре, а с Савири больше не разговаривал, тем более что она увлеклась похождениями Ваору Танву.
Действие стремительно продвигалось к развязке; интрига закручивалась так туго, что казалось, уже и надежды нет, что все завершится благополучно. Сургарский драматург обращался с преданием о Ваору Танву весьма вольно. Он ввел несколько эпизодов, каких никак не могло быть ни в каноническом сюжете, ни в гертвирском спектакле; Пайра вернулся к мысли, что находится в стране, где бывшим рабом быть незазорно. И хотя он не мог относиться к этому с пониманием, все же показалась ему достойной уважения любовь сургарцев к своему государству.
Честно говоря, сургарцам было чем гордиться: удачное восстание превратило былую окраину Майяра в процветающую страну. Руттул оказался достаточно силен, чтобы укрепить положение мятежников, создать авторитетную верхушку и превратить жаждущую крови и свободы толпу во вполне управляемую армию. Подумав так, Пайра решил, что в далеком году Камня Руттул спас не только этих восставших рабов, но и огромные майярские пространства от тяжелой изнурительной войны: он сумел сконцентрировать силы мятежников в Сургаре, сравнительно более изолированной области Майяра. Каким образом ему удалось отговорить всех от похода на Майяр? Но это ему удалось, и бывшие рабы, вместо того чтобы сеять смерть по всей стране, осели и превратились в сургарцев.
Верховному королю и Высочайшему Союзу пришлось смириться с потерей области, а для того, чтобы узаконить возникшее положение, — дать Руттулу титул принца. Но Руттул, хоть и принял титул, вовсе не собирался править Сургарой единовластно. Кое-кто считал, что Руттул предпочел бы вообще отойти в тень, оставить врученную ему власть, но в этом случае, как он, вероятно, понимал, его не оставили бы в покое. Слишком большое значение приобрел в Сургаре этот чужеземец, чтобы ему позволили жить спокойно, не вникая в высокую политику. Кое-кто был склонен видеть у него сверхъестественные способности, но Высочайший Союз отказывался признать в нем бога или демона; для майярских государей он — раз и навсегда — был только чужеземцем, может быть знатным, может быть нет, однако с внешностью, которую в Майяре имеют только рабы, и с ученостью и умом, которых у рабов быть никак не могло.
Пайра Руттулу завидовал. Странно для знатного майярца завидовать человеку пришлому, о происхождении которого ничего не известно, но та быстрота, с какой тот возвысился, вызывала у Пайры восхищение. Несколько лет — и никому не известный чужеземец превратился в полноправного государя, рангом повыше честолюбивого Пайры. И как горько Пайре было осознавать, что такого положения ему вряд ли добиться.
В день блаженного Гариара караван принцессы отправился в Майяр. До Ворот Сургары ее вещи везли на мулах, за Воротами же все добро перевалили в подогнанные повозки. Пайра настаивал, чтобы и принцесса ехала в крытой повозке, как и полагается знатным дамам, но она возмутилась и продолжала путь, как ей хотелось, верхом. Пайру успокаивало только одно: покрой ее платья был достаточно свободным, чтобы позволить сидеть в седле по-мужски. Интересно, что бы он сказал, если бы увидел короткие хокарэмские штаны, которые она надевала под юбку?
Стенхе покашливал каждый раз, когда, по его мнению, принцесса вела себя неподобающим образом. Сава его намеки великолепно понимала, но помнила она и слова Руттула о том, что нельзя позволять управлять собой как марионеткой. Поэтому она, пропустив мимо ушей кашель Стенхе добрых две дюжины раз, вдруг сказала Маву:
— Послушай-ка, любезный, что это у нас Стенхе раскашлялся? Ну-ка завари ему лечебных травок…
Кашель как рукой сняло.
— Вот, — сказала Сава Пайре, — видишь, какой у меня служит лекарь? От любой простуды вылечит.
За ее спиной Маву самодовольно улыбался в глаза Стенхе. Стенхе тоже посмеивался, но улыбка его была неискренней. Однако обижать своего старого хокарэма Сава не стала. Вечером, когда караван расположился на ночлег, она позвала Стенхе погулять с ней и стала расспрашивать о майярских обычаях. Разговор она с кашлем не связывала, но и слепому было видно, что ей не хочется обижать Стенхе невниманием и в то же время она считает необходимым настоять на своем праве на самостоятельность.
