* * *
Кармелита тихо вошла к отцу.
— Папа, я хочу поговорить с тобой…
Баро поднял глаза на дочку.
— Мне просто надо с кем-то об этом поговорить, мне самой трудно.
— Что-то случилось?
— Знаешь, я даже сама себе как-то стеснялась в этом признаться. Я последнее время очень часто думаю о Миро. Стараюсь как-то эти мысли от себя гнать, а не получается.
— Доченька, а что ж тут такого? Ты думаешь о Миро, Миро думает о тебе. Вы знакомы с детства. Вы — друзья, в конце концов.
Хотя, конечно, понял Баро, откуда тут ветер дует. Сразу понял — слишком хорошо он знал свою дочку. Понял, и в сердце его тоже проникла тревога.
— Вот и я старалась этим себя оправдать, — продолжала тем временем Кармелита. — Детство, дружба. Но, понимаешь, неправда это. Не дружеские у меня к Миро чувства. Совсем даже не дружеские.
Помолчали. Баро чувствовал, что сказала дочь еще не все, и ждал — не хотел перебивать.
— Стыдно мне, папа, очень стыдно, — заговорила она вновь. — Мне кажется, что я Максима предала.
— Не казни себя, Кармелита, и не суди слишком строго.
— А ты как будто не очень-то и удивлен моим признанием, да, пап? — спросила вдруг девушка, посмотрев отцу в глаза.
— Ты права. — Баро нежно ее обнял. — Не поверишь, но мне кажется, что я всегда об этом знал. Поэтому и добивался так вашей с Миро свадьбы. Но ты выбрала Максима и убедила меня в том, что любишь его. Поэтому я в конце концов и уступил. Вот ведь как бывает… Послушай, дочь, а может быть, вам стоит с Миро объясниться?
— Нет-нет! — И Кармелита даже отстранилась от отца. — Я свой выбор сделала. Я сама отказалась от его любви… Все, давай не будем больше об этом!
Девушка сама оборвала разговор и замолчала. Потом спросила, просто чтобы хоть что-нибудь сказать:
— А Земфира где?
— Она ушла от меня… — с трудом выдавил из себя Баро, сразу помрачнев.
— Как ушла?! Почему? Вы что, поссорились?
— Нет.
— А что же тогда? Она ведь ждет ребенка?!
— Теперь уже не ждет. Сегодня она его лишилась — выкидыш.
— О Господи! Но почему же тогда ты ее не остановил?
— Я не смог. Понимаешь, дочь? Не сумел! Она сказала, что ей нужно в чем-то разобраться. Я так и не понял, в чем…
— Хочешь, я с ней поговорю? — тихо предложила Кармелита.
— Не нужно, доченька. Это касается нас двоих.
— Тогда сам сходи к ней, попроси еще раз, чтобы она вернулась, уговори ее как-нибудь — вы же любите друг друга, вы должны быть вместе!
— Я очень хочу этого. Но ты пойми: прежде, чем пытаться ее вернуть, я должен понять, что же произошло, в чем дело.
— Пап, я одно хочу тебе сказать — я всегда рядом с тобой. Всегда!
* * *
Невесело было в палатке Люциты.
— Расскажи подробно, — просил жену Рыч, — как ты почувствовала, что Рука и Леха где-то рядом?
— Ты знаешь, в начале я даже и не их почувствовала, а просто какую-то опасность. А потом уже — их, и не почувствовала, а как бы увидела. Ну как во сне… Два силуэта. Но я точно знала, что это они… Понимаешь? И мне так страшно стало…
Рыч постарался обнять ее как можно нежнее.
— Я вот о чем думаю, — продолжала Люцита, — может, они и впрямь где-то здесь были? В таборе?
— Зачем?
— Тебя искали. — И она сама испугалась своего же предположения.
Вошел Степка, взгляд его был хмур.
— Миро арестовали, — произнес он всего два слова.
— Что?!
— У него нашли какую-то чужую картину. Говорят, что очень дорогую.
— Но Миро не мог взять чужого! — Люцита не знала, что и подумать.
— Конечно, не мог, — тут же согласился Степка. — Ему кто-то подбросил, чтобы свалить все на цыган. Правильно, Богдан?
— Я знаю, кто это сделал, — заговорил наконец и Рыч. — Я уверен: эту картину подбросили Миро Рука и Леха — у них с цыганами давние счеты. Ты права, Люцита — видно, они и в самом деле приходили в табор. Вот за этим и приходили.
— Это что, твои подельники? — Горячий Степка грозно двинулся на Рыча. — Может быть, ты по-прежнему с ними заодно?
— Не смей обвинять Богдана! — тут же вступилась за мужа Люцита. — Он тут ни при чем. Ясно?!
Рыч стоял молча.
— Как это ни при чем, Люцита? Наше священное золото они похищали вместе! Кармелиту тоже!
— Степа, это все было уже давно, больше года прошло, Богдан в тюрьме отсидел, — стояла на своем цыганка. — Все же видят, как он раскаивается. Он ничего дурного не сделает!
