— Все, я сказал!
Если Астахов заканчивает фразу словами «я сказал», с ним лучше не спорить. Спрятав приказ в сумочку, Тамара срочно отправилась домой. Бедный мальчик! Интересно, он там уже отошел после вчерашнего ужасного побоища?
От побоища бедный мальчик уже отошел. Выспался, разомлел. Пиво с рыбкой — отличное снотворное. После сна стало хорошо, дремотно-сладко. Делать хоть что-нибудь не было никакой возможности. Поэтому не оставалось ничего другого, как зарядить в дивидюшник диск со свежим голливудским блокбастером, взять в холодильнике баночку холодного пива и залечь в мамину кровать, завернувшись в плед.
Но счастье длилось недолго. Пришла мама.
— Что делаешь, Антоша? Фильм смотришь?
— Ага…
— А у меня новости.
— Хорошие?
— Очень! Вот приказ о твоем увольнении.
— Что, и подписан?
— Не только подписан, но и пропечатан, и зарегистрирован!
— То есть завтра в офисе повесят объявление: «Астахов уволил Астахова»? Интересно…
— Антон! Ты все еще можешь исправить. У тебя еще целых полдня.
— Ма! Тут фильм такой классный!..
— Встать с кровати! — заорала Тамара.
Антон вскочил. Давненько мать не была в таком состоянии.
— Мама, сама подумай, что можно успеть сделать за это время? Отец для себя все решил. Он же меня видеть не может.
— Да ничего он не решил. А если решил, то перерешает. Сходи к нему. Поговори, извинись. Так, мол, и так, виноват, каюсь, исправлюсь.
— Да он меня сразу из кабинета попрет, как только увидит. И орать начнет.
— Это твой последний шанс. Давай, подымайся! Давай, давай. Посмотри, как это делает Максим. Вечно готов. Вечно ответственен. «Что надо? Сделано! Чего изволите? Доставлено!» А ты?
— Хорошо, уговорила. Пойду и еще раз образцово покаюсь. Побью себя в грудь, может быть, его величество меня и простит.
С покаянием сложилось в принципе неплохо. Жалобная рожица у Антона всегда хорошо получалась. И отец наезжал, конечно, по-крупному, но не орал, не ругался, а это уже прогресс. Того и гляди совсем отойдет и приказ дурацкий порвет, выбросит.
Но опять все испортил тот же вопрос: «Помнится, кто-то утром обещал найти потерянные документы. Где они?..»
Ответить нечего, и помощи ждать не от кого.
Эх-эх-эх, быть Антону уволенным…
* * *
Цыгане говорят: плохие люди песен не поют. Хорошая песня, хороший танец — всегда взлет души. А на взлете долго жить нельзя. Нужно присесть, отдохнуть. Бейбут увел Баро и Рубину к себе в трейлер. Хотели еще взять Земфиру. Но не нашли. Наверно, она где-то с Люцитой, утешает дочку.
А тут и Миро пожаловал. Горячий, взволнованный. Не стал долго рассусоливать, с ходу повинился:
— Простите меня, и вы, Баро, и ты, отец. Я был виноват перед вами.
— Да? И в чем же ты виноват? — на всякий случай переспросил Зарецкий.
— Что слова всякие глупые говорил, А на самом деле… Прошу вас: пожените нас с Кармелитой. Я и дня без нее прожить не смогу!
Баро недоуменно переглянулся с Бейбутом. Что за молодежь? Поди ее пойми. То пешком идти не хочет, то галопом скачет. Что ж… А мы старики, нам торопиться нечего, разобраться надо.
Огляделся Зарецкий, кого сделать вестовым. А, ну конечно… Рубину! Без нее хоть поговорить спокойно можно будет.
— Рубина, будь добра, найди и приведи нам сюда свою внучку.
Рубина про себя отметила: все как раньше, опять Баро ее отовсюду выпроваживает, под любым предлогом. На этот раз, правда, вежливо — «будь добра». Только от того не легче. Репейник хоть медом намажь, он все равно репейником останется.
В шатре бабушки Рубины было очень уютно. Как же нравилось Кармелите снова оказаться в таборе! Будто в детство вернулась, когда их семья еще кочевала. И какие все вокруг хорошие, милые. Женщины сказали, завтра с собой возьмут — гадать, на набережную. Как здорово! В последний раз Кармелита гадала в детстве, когда еще мама жива была. Говорят, у нее все так хорошо получается. В такие секунды чувствуешь себя всесильной волшебницей, кажется, махнешь рукой — и по твоему велению весь мир изменится.
Кармелита махнула рукой…
И в комнату вошел незнакомый парень.
Она его сначала не узнала. А потом прищурилась, глянула — и припомнила! Это он вчера в ресторане был. Вместе с тем уродом, который к ней приставал. Правда, в отличие от того, вел себя прилично, можно даже сказать — благородно. Ни на кого не нападал, только оборонялся. Ну, и друга своего защищал.
