Дункан перевел дух. Пора задать мучительный вопрос, а язык не поворачивается, слова застревают в горле. Но нужно. Необходимо! И он спросил:
— Карлотта, почему Хустино пытался меня убить?
— Ты… ты должно быть ошибаешься. Где ты, Джонни?
— Нет, не ошибаюсь, — упорствовал он. — Хустино стрелял в меня, но промазал. Поэтому я и убежал.
— Уверяю тебя, ты не должен так думтаь. О, ерунда какая-то! Я люблю тебя, Джонни. Неужели ты думаешь, я позволила бы ему… Если он так поступил, то по собственной инициативе. Ты ведь знаешь Хустино — он бешеный. Возможно, что-то пришло ему в голову…
— Он подчиняется твоим приказам, Карлотта.
— Джонни, ты устал и нервничаешь, — она пыталась его успокоить. — Я знаю, тебе порядком досталось. Мы не можем разговаривать таким образом. Слишком опасно. Где ты?
— Согласен, телефон не очень подходящее средство общения. Я приду сам. Необходимо с тобой поговорить. Скажи, когда я тебя увижу?
— Джонни, как ты мог подумать, будто я имею отношение к этому страшному недоразумению?
— Не хотелось бы так думать, — проговорил он, — но мне нужно объяснение.
— Скажи мне, где ты. Я приеду, дорогой…
Что-то мешало назвать свое местонахождение. Как будто предостерегал какой-то первородный инстинкт. Он боялся ее. Только сейчас окончательно это понял. И звонить не следовало. А все же он любил ее. Звук ее голоса грел, лишал воли, свидетельствовал об участии.
— Карлотта, я много думал над тем, что произошло — это безумно опасно, у нас ничего не получится. Я хочу пойти в полицию. Если в этом участвует Дарелл, он поймет и поможет.
— Джонни, не смей этого делать! Ты что же хочешь всех нас погубить?!
— Вот почему мне и нужно увидеть тебя, любовь моя. Поставить точки над «и».
— Я приеду. Скажи куда.
Он помедлил и сказал:
— Маунт Вернон. Напротив железнодорожного вокзала.
Все. Пути назад нет.
— Жди меня, — промолвила она. — Я осторожно. Нельзя допустить слежки, понимаешь? Жди меня.
— Да, Карлотта. — Его охватило чувство абсолютной незащищенности. Ничего не говори Хустино. Приезжай одна!
— Конечно. Только так.
Она положила трубку и повернула голову, чтобы встретиться с язвительным взглядом Хустино.
— Ну, ты все слышал.
— Дерьмо! Я был прав. Он предаст нас. И ты сглупила, разговаривая так долго. Полиция наверняка подслушивает.
— Вряд ли она зашла так далеко, — бросила Карлотта. — Да я ничего особенного не сказала.
— Полиция рассчитывает, что ты сообщишь о его звонке. И ты это сделаешь.
— А как это обставить, Хустино?
— Скажешь, что звонил в жутком состоянии, почти в истерике, и говорил о вещах, тебе абсолютно не понятных — дескать, совершил нечто ужасное и никогда не вернусь. Выскажи предположенип, что он мучается угрызениями совести и может покончить с собой.
Карлотта изобразила подобие улыбки:
— Хорошо. Очень хорошо.
— Значит, ты хочешь, чтобы я поехал за ним?
— И немедленно! — сказала она.
Хустино разразился отрывистым лающим смехом.
— Прекрасно, дорогая, что мы понимаем друг друга. Но ты знаешь, во что это тебе выльется.
— О, да.
— Как я захочу?
— А разве бывает по-иному? — улыбнулась она.
— Попробуем что-нибудь новенькое, — подчернуто произнес он.
Казалось, в Хустино взыграло желание и он готов овладеть ею прямо сейчас.
— Заметано?
— Да.
Карлотте было известно это «новенькое». В отсутствие Дункана Хустино приходил к ней и заставлял предаваться такому разврату, о котором она лишь читала или ненароком от кого-нибудь слышала. Методично приучал к боли и жестокости, называя извращения проявлением страсти. Такова была часть платы за его послушание. А вот когда он сыграет свою незаменимую роль и изгнанники снова обретут власть на родине, уж она с ним расквитается!..
