– Подтверждением служат богатые подарки, полученные нами от персов.
– Какие подарки?
– Духи, благовония и разные ценные вещи.
И все-таки молва твердила, что коротышка секретарь болтает попусту. Однако в королевской сокровищнице появился изумительный золотой поднос из Хорасана, наверняка дар халифа Харуна (Ларона). Здесь же находился огромный шатер, изумивший саксов, которые, стреляя из луков, пытались добиться того, чтобы стрела перелетела через него. Шнуры шатра были выкрашены в необычные цвета. После появления слона Абу-л-Аббаса любое сокровище с Востока называли даром Харуна, например часы.
Эти бронзовые водяные часы очень нравились Шарлеманю, считавшему их более точными, чем сальные свечи с метками или песочные часы. Внутри них капающая вода отмеривала время (всегда 12 часов), освобождая бронзовый шарик, ударявший в колокольчик, и тот своим звоном отмечал начало каждого часа. Часы помогали Шарлеманю следить за звездными скоплениями по ночам.
Теперь он держал при себе толмачей, переводивших ему то, что говорили гасконцы, греки или авары. Изгнанники вроде Эгберта из Британии искали убежища в Ахене. Совершалось нечто, о чем прежде и не слыхивали. Столица на реке Вюрм находилась еще в зачаточном состоянии, а королевский порядок установился далеко за границами государства франков. Заложники саксов прочно обосновались в зеленой долине. Старший сын короля Карл совершил свой последний марш на Балтику. Без всяких речей в совете и клятв тридцатидвухлетняя война с саксами закончилась. По ту сторону Рейна поселенцы из числа франков строили города, и никто их не грабил и не сжигал. Грубое переселение народов, предпринятое Шарлеманем, погасило вооруженную борьбу, а новое поколение, выросшее в отсутствие феодальной или религиозной вражды, окончательно скрепило мир. Возможно, помог запрет короля на ношение оружия. Его церковные школы, в которых учились разные дети, сломали клановый барьер. За это Шарлемань должен был благодарить гота.
Кроме того, это новое поколение (преданное королю франков) – поколение Эйнгарда – не знало другого правителя. Алкуин мог сколько угодно вещать о новой христианской империи, но простой сельский люд объединяла только вера в то, что всеми ими одинаково правит Шарлемань.
– Он велел аккуратно записать их простые примитивные песни давно минувших дней о делах и битвах королей, – повествует Эйнгард, – чтобы сохранить для будущих поколений.
Возможно, стараясь сохранить древние тевтонские мифы, Шарлемань тем самым как бы расплачивался за свержение Ирминсула, совершенное им 32 года назад. Но те песни, что он записал, затерялись во тьме невежества, которая опустилась с его уходом.
Своих привычек, если не считать того, что он настаивал, чтобы ему беспрекословно повиновались как императору, а не как королю франков, каковым он себя более не считал, Шарлемань не переменил. Он по-прежнему подшучивал над иностранным послом, выбрав для этой цели византийца. Посла вели от паладина к паладину по коридорам Ахена, пока неопытный посол не оказывался лицом к лицу с гофмейстером и коннетаблем, кланяясь им, прежде чем предстать перед истинным королем, сидящим на троне в расшитой золотом одежде, за спиной которого горело солнце. В остальном он придерживался своих привычек – носил свою старую голубую мантию, ходил с палкой, вырезанной из ветки яблони, и страстно любил охоту на медведя. Он с неодобрением относился к пестрым нарядам, которые его дворяне привозили из чужих стран. Алкуин предупредил своего друга архиепископа Кентерберийского:
– Если ты собираешься повидать нашего повелителя, то позаботься о том, чтобы твои люди не предстали перед ним в шелках и золоте.
Насмешливый монах из монастыря Святого Галла спустя годы рассказывал такую историю.
Как-то дождливым днем Карл был одет в простую овчину, а придворные из его свиты расхаживали с важным видом в одеждах, разукрашенных фазаньими перьями и султанами из павлиньих перьев, в шелках с пурпурными лентами, на некоторых были горностаевые мантии. Это был праздник, и они только что вернулись из Павии, куда венецианцы привозили все богатства Востока.
