– Между прочим, моя мать любила выпить пивка, когда носила меня, однако я не получился пьяницей, – возразил Карл.
– А кто же ты! – усмехнулась королева.
– Есть много государей, которые пьют в сто раз больше, чем я, – насупился Карл.
– Например, Дезидерий, – съехидничала Хильдегарда. – Ты что, хочешь, как он, оказаться в монастыре в самом расцвете сил? Ну да ладно, плесни мне самую малость.
– Давно бы так!
Обстановка за столом несколько разрядилась. Подданные Карла с некоторых пор стали удивляться тому, как эта швабская бабенка сумела потихоньку подчинить себе Карла, что он даже начал ее побаиваться. Порой, когда Хильдегарда принималась отчитывать мужа за что-либо, всем делалось неловко. Однако эта неглупая женщина умела вдруг так избежать скандала и в какую-то минуту мгновенно сделаться любезной и ласковой, что люди тотчас ей и прощали и уже думали:
«А ведь не зря он ее любит! И она иногда не зря его поругивает».
Незапланированное пивное веселье продолжилось. От темы элефанта перешли к теме длинных носов, и даже взялись составлять список знаменитых носачей, в котором Карлу, привыкшему везде первенствовать, пришлось довольствоваться весьма скромным местом.
Разумеется, не забыли и Овидия, у коего даже и прозвище было Носатый, и Цезаря, и многих других, и пришли к выводу, что длинноносость каким-то образом связана с большими дарованиями человека. Хорошо еще, что ни у кого из присутствующих не было носа пипкой иль пуговкой, а то бы ведь непременно обиделся.
Стали пить за длинные носы. Хильдегарда, совсем развеселившаяся, терлась щекой о пышные усы мужа и шептала ему, что не променяла бы его нос ни на какой классический.
– И пусть у нас родится носатенький мальчишка, – добавила она. – А то мне кажется, Каролинг больше похож на меня.
– Да, носик у него небольшой, – согласился Карл. – А между тем у нас в роду у всех мужчин носы были – ого-го! И у деда, и в особенности у отца, хоть он и был маленького роста.
– А у горбунка? – спросила Хильдегарда.
Карл вдруг напрягся, вспомнив о Химильтруде и ее горбатом сынишке. Ему вдруг захотелось их видеть.
– Тоже не крошечный носик, – ответил он. – Но ты родишь мне весной мальчика с огромным носом, как у Юлия Цезаря.
В конце весны Хильдегарда и впрямь родила мальчика. Карл, как и обещался, назвал его в честь покойного брата – Карломаном.
Глава седьмая Фихл Абьяд[51]
Они появились, как в дурном сне. Увидев их, Цоронго Дханин так и подумал, что у него вновь приключится приступ отвратительного безумия. И он даже мечтал об этом, чтобы показать – вот, полюбуйтесь, что со мною происходит, когда вы приводите ко мне этих неприятных чужаков. Но, как ни странно, никакого нового приступа бешенства не случилось. Слон чувствовал себя так же хорошо, как все последние дни после выздоровления, и от души сожалел, что разум его не помутняется, а остается чистым и ясным. Тогда бы ему легче было переносить происходящее, которое становилось все хуже и хуже.
Самое страшное заключалось в том, что слон почувствовал скорую разлуку с Ньян Ганом. Из всех двуногих Ньян Ган был самым лучшим, самым любимым. И вот куда-то подевалось его веселье. Порой, и все чаще, он стал прижиматься к хоботу Цоронго Дханина лицом, мокрым от слез, и подолгу так стоять, покуда никто не видит. В подобные минуты слон внутренне сжимался и замирал, не смея пошевельнуться. Ему стало ясно, что Ньян Ган прощается с ним, и возможно – навсегда.
Невыносимо страдая от горестных предчувствий, Цоронго Дханин из кожи вон лез, чтобы только как-то угодить Ньян Гану, на лету схватывал любые новые фокусы, которым тот его обучал, гораздо дружелюбнее стал относиться к Цоронго Дханину Второму, которого доселе недолюбливал, хотя и видел, что Ньян Ган мечтает, чтобы они подружились. Но день ото дня Ньян Ган все меньше проводил времени со своим воспитанником, а помощник Ньян Гана, юноша по имени Тонг Ай, напротив, все дольше находился при слоне. Это был славный малый, веселый и приветливый, но, конечно, куда ему было до Ньян Гана – мудрого, заботливого, всегда угадывающего, что именно нужно слону в том или ином случае.
