Думая так, Бенони вдруг заметил, что грудь Аунг Рина слегка приподнялась, глубже втягивая в себя воздух. Тотчас он ощутил прилив сил и принялся повышать голос, читая:
– «Манна же была подобна кориандровому семени, видом – как бдолах, и народ ходил и собирал ее…»
Слабый стон раздался из груди Аунг Рина, и Бенони уже не просто громко произносил слова, он оглушительно выкрикивал их, потрясая над головой кулаками:
– И сказал Моисей Господу: «Для чего Ты мучаешь раба Твоего? И почему я не нашел милости пред очами Твоими, что Ты возложил на меня бремя всего народа сего?»
Кан Рин Дханин и мудрец Эпхо Ньян Лин, разбуженные громкими криками еврея, увидели, как Аунг Рин шевелится, просыпаясь, и бросились к нему, тормоша и трогая за лоб, за щеки, за губы.
Аунг Рин подавал явные признаки жизни, хотя по-настоящему проснуться он никак не мог – мычал, сопел, мотал головой, как делает всякий, кого будят, а очень хочется спать.
– Фоле, проснись, эй! – принялся расталкивать толмача Бенони. – Вставай и скажи им, что мое дело сделано и я отправляюсь отдыхать. Приду завтра к обеду.
Кан Рин Дханин, вне себя от радости, забыл даже поблагодарить еврея. Мудрец Эпхо Ньян Лин, напротив, кинулся целовать руки Бенони и лично проводил его из покоев царевича. Тут только их настиг царский приказ оставаться в одной из лучших комнат дворца, где будет приготовлен ночлег и куда подадут трапезу. Бенони валился с ног и, когда его привели в отведенную комнату, чуть притронулся к пище и вину – рухнул в кровать и уснул.
Проснувшись утром и вспомнив про вчерашнее, купец принялся потягиваться в сладчайшей истоме, улыбаясь и покряхтывая. На столе, неподалеку от ложа, его ожидали изысканные яства и вино, а голод так и клокотал в его утробе. Он встал, еще раз до хруста потянулся и направился к еде, как вдруг двери распахнулись и в комнату вошли четыре воина, двое из которых были вооружены мечами, а двое – веревками, и эти веревки вмиг опутали недоумевающего Бенони от самых колен до предплечий. Невольно он залопотал что-то, протестуя, забыв, что эти мьяммы никак не могут знать ни слова по-еврейски, равно как по-арабски, по-армянски, на латыни и погречески, а других языков Бенони не знал.
Они, в ответ выкрикивая что-то на своем кошачьем наречии, потащили его вон из комнаты, а идти ему было трудно, так как колени его были связаны и приходилось не шагать, а семенить мелкими шажочками. Несколько раз он упал, его поднимали и снова гнали пинками и даже легкими ударами плоскостями мечей. Вскоре они вывели его на каменную лестницу, ведущую глубоко вниз. С трудом он спустился по ней, прошел по каким-то коридорам и, наконец, его втолкнули в тесное узилище, где горел тусклый светильник и прямо на полу, на грязной циновке, сидели его сын Ицхак и толмач Фоле. Дверь за спиной Бенони захлопнулась.
– Кто-нибудь знает, что происходит?! – воскликнул Бенони.
– Насколько я понял из разговоров, нас либо кто-то предал, либо кто-то оклеветал, – сказал Фоле. – Стражи, которые вели меня сюда, бормотали что-то такое, будто мы хотели отравить Аунг Рина и морочили царя.
– Я смотрю, вы не связаны – развяжите меня, – прокряхтел Бенони. – Ничего не понимаю! Безумие какое-то.
Начались томительные часы ожидания. Целый день никто не приходил, не приносил еду, а пить приходилось из ржавого тазика, обнаруженного в углу каменной клети. Лишь на другой день дверь темницы отворилась и вошел старик Эпхо Ньян Лин. Лицо его выражало сочувствие узникам, он вежливо поприветствовал их и справился, здоровы ли они.
– Я прекрасно понимаю ваше нынешнее состояние, – сказал он. – Никакие уговоры не действуют на великого Кан Рин Дханина. Он убежден, что вы сами все подстроили, дабы овладеть священным слоном. Я разговаривал со всеми лекарями во дворце, они утверждают, что невозможно было так усыпить Аунг Рина, чтобы он был совсем как мертвый. Но Кан Рин Дханин утверждает другое. Он говорит, что, если вы своими заклинаниями могли воскресить Аунг Рина, значит, могли и сделать его мертвым или подобным мертвому. Увы, вам придется смириться со своей участью.
