Одно только могло бы омрачать спокойствие Ицхака. Давно, очень давно он потерял ту теплую струю внутри себя, что звенела некогда в далеком Читтагонге и которую Рефоэл называл душой и верой. Бедняга Фоле! Однажды Ицхаку пришлось им пожертвовать… Но Ицхак не любил вспоминать об этом, а гораздо охотнее вспоминал отца, как тот говаривал, что не верит ни в Бога, ни в душу, а верит только крови. И что если есть душа, то она живет в крови, и если есть Бог, то Он вполне должен быть доволен, ежели Ицхак оставит своим детям хорошее наследство. Дети Ицхака жили вместе со своей матерью в Аль-Кодсе, как арабы именовали Иерусалим, и он вез им хорошие подарки. Самому старшему, Уриэлу, в этом году исполнялось тринадцать лет, и Ицхак решил, что пора взять его с собой в далекое путешествие – туда, в страну франков, к царю тамошних гоев, Карлу, о котором много говорят в последнее время по всему миру. 20 хеуиманота 6310 года от сотворения мира, или 20 июля 802 года от Рождества Христова, весь Ахен был охвачен необычайным волнением, вызванным ожиданием наижеланнейшего посольства. Сам император Карл, которого ахенцы, впрочем, по-прежнему предпочитали называть просто королем, сидел на смотровой площадки одной из башен пфальца и нетерпеливо взирал вдаль, когда же появится круглое белое пятно элефанта Абуль-Аббаса в окружении коней, подобных муравьям, и людей, подобных блохам.
Сегодня он встал так рано, что некоторые в пфальце в это время еще только укладывались спать; наплавался в своей новой купальне, основательно намолился и умудрился позавтракать на рассвете, словно ночи были не летние, короткие, а длинные, зимние. Свежий, коротко подстриженный, тщательно выбритый, с лихо подкрученными усами, он поднялся на смотровую площадку и сел в кресло перед небольшим столиком, на котором стоял кувшин с вином и блюдо с яблоками, его любимыми, хрустящими, кисло-сладкими и сочными. Легкий ветерок ласкал его непокрытую голову, шевеля полуседые-полутемные волосы и широкие рукава тонкой летней туники. Рядом с ним сидел бледный, как смерть, Алкуин, которого все последние дни мучили непрестанные боли в животе, изжога и время от времени досаждающая икота. Чуть поодаль разместился Эйнгард Дварфлинг. Этот откровенно клевал носом, ибо с некоторых пор не высыпался, влюбившись в молоденькую дочечку местного повара, такую же коротышку, как и он.
Несколько ночей напролет он не смыкал с нею глаз. Пятеро слуг стояли полукругом за спинами этих троих знаменитых людей. Больше в сей ранний час никого на смотровой площадке ахенского пфальца не было.
– Сколько я тебя знаю, брат мой Алкуин, – говорил Карл, – ты постоянно нянчишься с какой-нибудь болячкой. То простуда, то живот, то сердце, то зубы, то поясница, то лишай…
– Когда это у меня был лишай?! – возмутился турский аббат.
– Не у тебя? Ну все равно, не лишай, так еще что-нибудь. Как ты думаешь, отчего это? Вот я – никогда почти не болею.
– Слишком многие знания о мире и истории накладывают свой отпечаток на мое телесное состояние, – отвечал Алкуин.
– Но ведь я тоже знаю немало, – возразил Карл. – Допустим, раз в десять меньше твоего.
Но если бы на меня свалилась за это хотя бы десятая доля твоих хворей, мне бы жизнь стала не мила.
– А мне мила, – вздохнул Алкуин. – Для того Господь и насылает на нас болезни, дабы проверить, как мы станем отвечать на это. Возропщем ли? Или все равно будем радоваться каждому Божьему дню? Я – радуюсь.
– Ах ты мой Иов! – усмехнулся Карл, – Яблочка не хочешь? Ах, ну да, извини, я и забыл, что у тебя понос.
– Изжога.
– Тем более извини. Жаль, что ты невесел. У меня отменное настроение.
– Заметно. Куда более лучезарное, нежели в то утро, когда тебя должны были провозгласить императором.
– Да ну – императором! – хмыкнул Дварфлинг, – Эка невидаль!
– Точно! – рассмеялся Карл. – Нет, конечно, императором, само собой разумеется, очень хотелось быть, не обижайся. Но, если честно, какое может быть сравнение того утра с этим? Там – холод, сырость, серое небо. И Рим – не город, а полупокойник. А здесь – тепло, лето, птички поют, на небе ни облачка, ветерок, и мой Ахен свеж и весел, как растущее дитятко, только что научившееся ходить.
