Так Линней-ботаник уступил место Линнею-врачу, и любимые занятия были им на время оставлены.
В 1739 году государственные сословия (сейм) Швеции ассигновали ему сто дукатов ежегодного содержания с обязательством преподавать ботанику и минералогию; при этом ему был присвоен титул «королевского ботаника». В том же году он получил место адмиралтейского врача в Стокгольме: эта должность давала широкий простор его медицинской деятельности. Во флотском лазарете находилось постоянно от 100 до 200 больных, так что в распоряжении Линнея был обильный клинический материал: Линней изучал здесь действия простых лекарств и производил патологоанатомические исследования, для чего выходатайствовал себе разрешение делать вскрытия в лазарете: эта важная отрасль медицинского знания в то время находилась еще в эмбрионе, и Линней принадлежал к числу передовых врачей своего времени, понимавших всю важность изучения, путем вскрытия трупов, изменений во внутренних органах для определения причины и сущности болезней и внутреннего смысла болезненных симптомов организма.
Наконец он нашел возможность жениться, и 26 июня 1739 года состоялась столь долго откладываемая свадьба.
В короткий период своей стокгольмской жизни Линней принимал близкое участие в одном событии, имевшем большую важность в истории шведской науки, а именно – в основании Стокгольмской академии наук: она возникла в виде совершенно частного сообщества нескольких лиц, и первоначальное число ее действительных членов было всего шесть. В первом же ее заседании Линней был по жребию назначен президентом. Но в таком эмбриональном виде академия существовала недолго: уже в 1741 году, через два года после ее основания, она получила статус государственного учреждения под именем Королевской Шведской академии наук.
Мы говорили уже, что первое время его стокгольмской жизни, когда дела Линнея были в самом плачевном положении, он подумывал уже вновь вернуться за границу; ему было бы нетрудно привести этот план в исполнение: Альбрехт фон Галлер, знаменитый физиолог XVIII века, профессор ботаники в Геттингенском университете, никогда лично не видев Линнея и зная его только по сочинениям, предложил ему занять свою кафедру в Геттингене, так как сам он собирался уезжать на родину, в Швейцарию. Получи Линней это предложение тогда, когда обстоятельства его были так плохи, – кто знает, какой оборот приняла бы его дальнейшая судьба. Но его сохранили для родины почтовые порядки прошлого столетия: письмо Галлера было от 24 ноября 1738 года; получил же его Линней чуть не через год, 12 августа 1739 года, когда его обстоятельства уже были в сравнительно цветущем положении. Линней в горячих выражениях благодарил Галлера за его дружбу и великодушное предложение, но теперь у него уже не было желания покинуть родину; в письме своем Линней между прочим в коротких словах написал чужеземному благоприятелю о всех тех перипетиях, которые мы описали выше; приведем несколько выдержек из этого любопытного документа:
«Я обосновался в Стокгольме (по возвращении из-за границы). Все потешались над моей ботаникой. Сколько бессонных ночей и трудовых часов я употребил на нее, – об этом никто не говорил; но как надо мной посмеялся Зигесбек[2] – это всех занимало. Я начал практиковать, но с очень медленным успехом; никто не хотел лечить у меня даже своих лакеев. Но вскоре мои неудачи прекратились, солнце, долго скрывавшееся за тучами, выглянуло. Я пошел вверх, меня стали звать к сильным мира сего; все шло хорошо: уж ни один больной не мог обойтись без меня; с четырех часов утра до позднего вечера я посещал больных, проводил у них ночи и зарабатывал деньги. „Ну, – сказал я себе, – Эскулап приносит все хорошее, а флора – только Зигесбеков“. Я оставил ботанику, тысячу раз принимал решение уничтожить все мои собрания раз и навсегда. Вскоре затем я получил место старшего врача во флоте, а государственные сословия назначили мне содержание по сто дукатов в год с тем, чтобы я преподавал ботанику в Стокгольме. Тогда я снова полюбил растения и женился на моей невесте, ожидавшей пять лет. Мой тесть, однако, – нежный друг денег и не очень щедр на них. Но я в них и не нуждаюсь; пусть остаются для моих имеющих быть потомков».
