На лице Карла была написана вся трудность первых минут встречи, на которую Карл осознанно пошел. Фуражка, будто разделяя смятение хозяина, съехала на другой бок.
Вася и Алина сокрушенно молчали. Их молчание было выразительнее всяких вопросов.
— Ничего, молодежь, ничего!.. Друг другу извиняли, да. Я им: извините. За хулиганство. Они мне тоже: извините за что-нибудь. Тоже пьют, щерти, когда узкий круг, когда мулла рядом нет. Люди, как мы. Только некультурные немножко — при чужом человеке на своем языке разговаривают. Ничего, Алина-Вася, от души можно немножко выпивать. Самогон — да. А сало — нет, ни в какую!.. Я же с закуском пришел. Шпик, помидоры, яички, туда-сюда… Не можем, говорят, лучше умрем. Сало… Еще, говорят, грибы нельзя, Хоран запрещает. Коран, значит, по-ихнему. Это — ошибка, мне кажется, мелочь, бог с ним. В Коране такой подробность, наверно, нет. Там крупно: убивать — нет, воровать — ик!.. нет!.. ик!.. А!.. — он догадливо махнул рукой, устав бороться с икотой. — Наверно, вспоминают. Несколько слов по-ихнему научился. Вот… э… ладно, потом вспомню, скажу.
Икота резко пропала, как будто испугавшись Карловой догадки.
— Так-то!.. — победно заключил Карл, но, совсем немного помолчав, добавил с грустной интонацией: — Вообще-то я им, конечно, плохо сделал, грех есть, ничего не скажешь… Хозяин им расчет дает, говорит: уезжайте куда-нибудь в другое место, не хочу от вас неприятности иметь, да… От местного населения… Наша молодежь, говорят, стала к ним, к этой бригаде… Агрессивно. А в чем они виноваты? Это, наверное, я виноват. Я им так говорил: извините, это я виноват! Они мне: нет, не ты, успокойся. Простые люди всегда виноваты… Вот так немножко говорили… А мариец меня, наоборот, упрекал, что я… ускорил, мол. Ускорил ты, говорит, дядя Карл, недельку, ускорил. Какой ты бестолковый, ему говорю! Власть представитель, а бестолковый! Как белую кровь можно…
Карл остановил речь, как будто поперхнулся, и без всякого перехода обратился к Алине, заглянул ей в глаза, даже присел:
— Эй, кызым, сейчас рассмешу, постой, — он на секунду задумался, потом шлепнул себя по лбу: — Поговорку знаете? Колька научил по пьянке: «Карл украл укралы укралы!..» — и засмеялся сквозь слезы: — Чё такой, не знаю! Как будто хохол говорил: «Укралы». Васек, ты правда хохолский язык не знаешь? Слушай, как красиво: кроу-у, любо-оу, моркоуфф…
Вася и Алина вежливо рассмеялись. Они понимали, что Карл «играет»: вряд ли человек с таким именем, живя в России, не знал и не понимал известную поговорку. Рассмеялся и Карл, утираясь по-детски, проводя по щекам обоими рукавами, от локтей до запястий.
— А Колька, Фатима рассказывала, последний час совсем с ума сошел немножко: сажу зачем-то просил. Может, организм какой-нибудь витамин требовал?.. «Сажи?», — говорил. Молчит-молчит, потом опять: «Сажи?!» Не «Аллах», не «больно», не «мама», не «Фатима», не «Карл»…
Всю обратную дорогу к дому Фатимы Вася и Алина молчали. Только войдя в спальню, Вася сказал шепотом, стараясь не разбудить мать:
— Алина, я должен выполнить последнюю волю дяди Коли.
Алина удивленно посмотрела на Васю и ответила таким же шепотом:
— Разве у него была последняя воля? Мама ничего не говорила…
Вася рассказал все, что ему было известно о маленькой пленнице Сажи, о последних пожеланиях умиравшего Николая. Полночи они думали о том, что, они, люди далекие от Чечни и от Москвы, повязанные клятвой Николая, его последней волей и обещанием Васи не нарушать клятву умиравшего, могут сделать для спасения девочки? Вдруг Алина вспомнила и зашептала на ухо супругу:
— Васёк! Ты мне рассказывал, что в Турции общался с москвичами-чеченцами… Что если попытаться разыскать их? Ведь чеченцы, они же как-то все-таки общаются, живя даже вдалеке от родины. Наверняка там устойчивая диаспора, где многие знают друг друга. Если бы они взялись за поиск, то, вполне вероятно, могли бы узнать про московскую семью, у которой родственники потеряли ребенка по имени Сажи!.. Ну, что ты молчишь, как брёвнышко?.. — Алина принялась тормошить Васю: — Ты что, уснул?..
