– Понял. – Маркиз допил кофе, попрощался с приятелем и ушел, сохраняя на лице задумчивое выражение.
Вернувшись домой, он застал на кухне совершенно идиллическую сцену.
Анатолий Зевако сидел на любимом месте самого Маркиза и неторопливо попивал кофе, опять-таки из любимой Лениной кружки – с портретом кота. При этом сам кот сидел у него на коленях, очень благосклонно разрешал Анатолию чесать себя за ухом и, мало того, громко мурлыкал.
Такой фамильярности с малознакомыми людьми Аскольд никогда себе не позволял.
– А еще я один раз во время гастролей изображал покойную Индиру Ганди, – рассказывал Анатолий Лоле очередную байку из своего славного циркового прошлого. – Так местный городской начальник ужасно перепугался и распорядился, чтобы мне выделили номер «люкс», как важному зарубежному представителю. Я понял, что мне козырная карта пошла, и потребовал, чтобы он на всю нашу труппу коньяку выставил. Из расчета литр на рыло. Правда, этот номер не прошел, поскольку у них в городе коньяка не оказалось.
– А я один раз играла в экспериментальном спектакле по роману «Сага о Форсайтах», так спектакль продолжался трое суток с небольшими перерывами на сон и обед… ой, Ленечка, ты уже вернулся? – Лола наконец заметила появление своего компаньона. – Ты так быстро? А мы с Толиком кофе пьем…
Леня хотел было возмутиться той бесцеремонностью, с которой Анатолий занял его место, но вовремя спохватился – ведь он сам с трудом добился того, чтобы Лола приняла в дом его старинного знакомого… Поэтому вместо едва не сорвавшейся с губ ревнивой реплики он благосклонно произнес:
– Бойцы вспоминают минувшие дни? А мне, Лолочка, ты не нальешь кофейку?
– Сейчас, – отозвалась Лола, но даже пальцем не шевельнула.
– Так вот главная трудность, само собой, – продолжила она, – главная трудность заключалась в том, чтобы запомнить весь текст роли. Целый роман все-таки… конечно, у нас был суфлер, но какой же настоящий артист полагается на суфлера? У меня, между прочим, всегда была отличная память, что очень ценили режиссеры…
– У меня раньше память тоже хорошая была, – вздохнул Анатолий. – Всех знакомых девушек телефоны наизусть помнил! Без записной книжки! А это, доложу вам, немало!
Он протянул Лоле опустевшую чашку, и та моментально ее наполнила. Маркиз удивленно проследил за ней, но его не замечали, как будто он стал человеком-невидимкой.
– А теперь-то память совсем никакая стала! – пожаловался Анатолий, шумно отпив кофе. – Вон, стишок маленький, и то никак вспомнить не могу! Одно слово – возраст!
– Ну, какой там возраст! – поощрительно улыбнулась ему Лола. – А какой стишок?
– Может быть, мне все же тоже нальют кофе? – осведомился Маркиз с нарастающим раздражением.
– Сейчас, Ленечка, – невозмутимо отозвалась Лола. – Так какой же стишок?
– И Топтыгина прогнал
Как-то там… дубиной,
И кого-то обозвал
Тра-та-та скотиной, —
радостно оттарабанил Анатолий. – Главное дело, что-то очень знакомое, буквально в голове вертится, но никак не вспомнить! Мы уж с Леонидом как ни пытались – все впустую! Вот что значит – памяти не стало!
– Да это же Некрасов! – обрадовалась Лола. – «Генерал Топтыгин» называется!
И она с выражением прочитала:
– И Топтыгина прогнал
Из саней дубиной,
А смотритель обругал
Ямщика скотиной!
– Ты бы еще на стул встала, – ревниво проговорил Маркиз, которого уже всерьез начало раздражать установившееся между Лолой и Анатолием родство душ.
Однако никто не обратил внимания на его эмоции.
– Во-во! – радостно подтвердил Анатолий. – Именно так тот мужик и говорил!
– Это даже в школе проходят, – поучительным тоном продолжила Лола. – Про то, как медведя за генерала приняли…
– Постой! – вскинулся Маркиз, моментально забыв о ревности и обиде. – Медведь, говоришь? Ну, точно – медведь! Как же это я сразу не догадался?
– Ленечка, ты только, пожалуйста, не волнуйся! – На этот раз Лола обратила на него внимание. – Ты, главное, так не переживай! Налить тебе кофейку? Сейчас я тебе налью… ты присядь… Анатолий, подвиньтесь, пожалуйста!
Анатолий передвинулся вместе со стулом, чем весьма обеспокоил Аскольда. Кот недовольно фыркнул и соскочил на пол с тяжелым мягким звуком, как будто уронили мешок цемента. При этом на его морде отчетливо читалось следующее:
