Он сел на скамейку.
Когда человек один, то и собеседник, и советчик у него тоже один: он сам.
И в который уж раз Бабалы принялся размышлять об Аджап и о себе.
И в который раз сказал себе: а может, потому у нас не ладятся отношения, что мы просто — не пара? Аджап двадцать три года, мне тридцать пять. Разница в возрасте немалая. Да, дорогой Бабалы, ты уже далеко не юноша. Недаром же мать все ворчит: «Сынок, ну когда ты за ум возьмешься? Уж давно тебе пора жениться. Засиделся в холостяках-то. Гляди, перезреешь, никто за тебя и не пойдет. Или решил всю жизнь бобылем прожить?»
Гм… Если уж для матери он «перезревший» жених, то каким же кажется Аджап? Ну, не старым еще — но уже и не молодым! Верно, потому она держится с ним то стесненно, то поддразнивает его.
Да, поздновато пришла к нему любовь.
Выглядит-то он даже старше своих лет: жизнь пообтерла. Нелегкая она у него была.
Когда он кончил школу, отца арестовали по ложному навету. К Бабалы прилип ярлык — сын «врага на-рода». В институт его не приняли, и работу в городе было трудно найти.
Он уехал с экспедицией в пустыню, простым чернорабочим. Экспедиция искала воду, и Бабалы пришлось вручную бурить скважины в песке, таскать на себе тяжелый инструмент.
Как молвится, нет худа без добра: за это время он многому научился, поднакопил кое-какой и жизненный, и трудовой опыт, а главное — обрел призвание.
Вскоре отца реабилитировали — справедливость восторжествовала. Казалось, все тяжкое, горькое осталось позади.
Но только он собрался вставить ногу в стремя счастья — как грянула война.
А на войне, обычное дело, стреляешь ты, стреляют и в тебя. Бабалы получил серьезное ранение, долго скитался по госпиталям, и только спустя год после войны появилась у него возможность пойти дальше по избранной им стезе ирригатора. Он поступил в институт.
Мать сетует: почему он до сих пор не женился?! До женитьбы ли было в предынститутские-то годы! А потом пришлось наверстывать упущенное, и лишь однажды выпало ему короткое, как миг, счастье — проплыть белым лебедем по озеру любви. После же института довелось ему искать не невест, а воду, воду, в которой так нуждалась родная земля! И просто времени не было заглядываться на красавиц. Пока не встретил он на своем пути Аджап…
За раздумьями, воспоминаньями Бабалы и не заметил, как к скамейке приблизилась чья-то фигура, зашла ему за спину… Он не слышал звука легких шагов, не видел тени, упавшей на него сзади. И очнулся лишь тогда, когда на его плечи мягко легли женские ладони.
— Аджап!
Он стремительно обернулся — в темноте светились родные-родные глаза. А от рук Аджап шло тепло — Бабалы почувствовал, как оно разливается по всему его телу… Он взял Аджап за руки, она вышла из-за скамейки и села рядом с ним.
— Аджап! — повторил он, словно бы удивляясь её появлению.
Девушка рассмеялась:
— А кого же ты еще ждал?
Бабалы молча смотрел на нее. Большой лоб, тонкие прямые брови, глянцевито-черные волосы, блестевшие под луной, и такая молодая, свежая-свежая кожа…
Не выдержав, его взгляда, Аджап чуть отвернула голову, сказала в пространство:
— Ты даже не слышал, как я подошла. О чем думал, оглан*?
«Оглан»!.. Так девушки ласково обращаются к своим ровесникам. Бабалы с облегчением улыбнулся:
— Как будто ты не знаешь?
Аджап в недоумении, подняла брови, хотя прекрасно понимала, куда клонит Бабалы.
— Откуда же мне знать? Я не ясновидящая. И не психолог, умеющий читать чужие мысли.
Бабалы осторожно погладил, ее руку, но ответил шутливо:
— Тогда скажем, так: я думал о многом. Тем более что у меня для этого было предостаточно времени. Благодаря твоей точности и пунктуальности…
— ОЙ, оглан, прости, что я так опоздала. Но я не виновата!
— Тут должна последовать ссылка на объективные обстоятельства.
— Нет, правда! Во-первых, нас задержали в институте. Один наш профессор — я тебе уже говорила о нем — два часа рассказывает всякие байки и лишь потом переходит к своему предмету.
— А во-вторых?
— Что «во-вторых»?
— Ох, женщины! Ты же сказала: во-первых, задержалась в институте. Жду твое «во-вторых».
— Ах, да! Вернулась домой, а у нас гости! Не могла же я не помочь маме напоить их чаем?
