— А ты, гляжу, запасливый, — хмыкнул Новченко. — Целый магазин с собой приволок.
Ханин опять хотел было оскорбиться, но Новченко не дал ему даже начать фразы:
— Ладно. Запас, говорят, карман не тянет. Выражаем тебе благодарность от имени наших пустых желудков.
Зазвучали первые тосты… Не пил только Бабалы: он ограничился боржомом. Душа его не принимала спиртного, и, как на него ни нажимали, как ни уговаривали, за всю жизнь он не опорожнил ни рюмки.
Новченко, жуя закуску, покачал головой:
— Удивительно — как это ты, старый фронтовик, бродяга-строитель, исшагавший всю пустыню, побывавший во всяких жизненных передрягах, умудрился уберечься от зеленого змия?
— Сам удивляюсь! — улыбнулся Бабалы.
— И не пей. Не приучай себя к этому зелью. Не то оно может затянуть — как терьяк *.
— Вас же не затянуло.
— Как сказать… А потом я — железный!
За закусками последовало жаркое из зайца, а затем сочный шашлык, нанизанный на сырые саксауловые прутья.
От обильной, вкусной еды все чуть осоловели, обмякли. Но расположение духа у путников было отменное, они позабыли об усталости, за сачаком не смолкали шутки и смех.
Лишь Бабалы не принимал участия в общем разговоре, мыслями он был далеко, в Рахмете…
Еще в Мары, когда Новченко уже сказал, что забирает его с собой в Каракумы, Бабалы узнал, что Нуры придавило ногу скрепером. О том, чтобы поехать в Рахмет, нечего было и думать, у него не оставалось даже времени позвонить на участок по телефону и поинтересоваться состоянием Нуры.
Теперь Бабалы жалел, что не рассказал обо всем Новченко: может, тот отложил бы ненадолго поездку или разрешил Василию завернуть по пути к Каракумам в Рахмет. Побаивался все-таки Бабалы своего грозного начальника… Да и не слишком надеялся на его покладистость. Уж раз тот сказал: едем, — значит, быть по сему. Никакие чепе не могли отвлечь его от намеченной цели.
Бабалы думал о Нуры, когда их «газик» полз по пустыне, за сачаком вновь нахлынули на него тревожные мысли. Что же могло стрястись с Нуры? Сильно ли его покалечило? Вовремя ли подоспела медицинская помощь? Не дай бог, останется еще на всю жизнь инвалидом… Бабалы уже представлял себе своего друга-шофера на больничной койке с распухшей, изуродованной ногой, сердце его терзало чувство жалости и вины. Ведь это он послал Нуры на скрепер. В конечном счете, Нуры из-за него пострадал. А ведь Нуры был его любимцем, он бы сам испытал боль, если бы даже заноза вонзилась в палец этому джигиту… А, виноват не виноват — детские рассуждения!.. Бедняге Нуры они не помогут. Как только машины доберутся до Карамет-Нияза, надо будет тут же связаться по радио с Рахметом.
От тягостных раздумий оторвал его хрипловатый голос Ханина:
— Что это вы приуныли, Бабалы Артыкович? Как говорят туркмены, с ресниц у вас снег падает. Может, брезгуете нашим обществом?
Бабалы вздохнул:
— С моим бывшим шофером беда случилась.
И он коротко поведал о происшествии, про которое узнал в Мары.
Ханин кивнул понимающе и повернулся к парню, который ехал с ним в одной машине:
— Ну-ка, поймай-ка быстренько Рахмет.
Бабалы и не подозревал, что в машине Ханина находилась рация. Молодой парень оказался радистом.
Как выяснилось позднее, Новченко тоже не отправлялся в дальнюю дорогу без рации и радиста — если их не было в других машинах.
Молодой радист ушел к своему «газику», и вскоре оттуда донеслись до Бабалы характерные звуки: «дын-н, дын-н…» А спустя минуту радист позвал его, и Бабалы удалось перекинуться несколькими словами с Иваном Петровичем. Зотов подтвердил, что у Нуры действительно произошел, по его выражению, «небольшой конфликт со скрепером», но нога не сломана, не вывихнута, а лишь сильно ушиблена. На всякий случай его на неделю положили в больницу.
У Бабалы словно гора с плеч свалилась. Зотов не мастер был на утешительную ложь, и если он уверял, что ничего страшного не приключилось, значит, так оно и было на самом деле.
Когда он вернулся к месту привала, шоферы все уже успели убрать и сложить в машины.
И Новченко зычно скомандовал:
— По ко-оням!