Он завел Бабалы в свой кабинет, усадил его, поинтересовался:
— Как ваш больной, Бабалы Артыкович?
Бабалы пришлось признаться, что к Моммы он еще не заходил, а направился прямо в министерство.
Алексею Геннадиевичу нетрудно было догадаться, что привело к нему Бабалы, но он предпочел подождать, пока тот сам не заговорит о злополучной газетной статье, и завел речь о другом:
— Вы там что-то не поделили с Новченко?
— Он что, жаловался на меня?
— Не в его привычках жаловаться — он умеет только требовать.
— Что же он потребовал? Освободить меня от работы?
— Вряд ли он захотел бы расстаться с вами… Вы ведь обычно вместе ведете атаки на основной проект. Но теперь Новченко покушался уже на ваши расчеты. Его не устраивает ширина дамбы, которую вы возводите в низине, он и поднял шум, добиваясь сокращения проектной ширины чуть не вдвое. Однако не нашел поддержки ни у нас, ни в Совете Министров. Так что можете работать спокойно.
Бабалы усмехнулся;
— Не дают, Алексей Геннадиевич! Не дают мне спокойно работать! И не Сергей Герасимович, а некоторые ашхабадские товарищи:
— Вы — о статье? Я же сказал, вам по телефону: мы не дадим, вас в обиду. Министр поручил мне разобраться во всем и письмо с нашим мнением о статье направить не в газету, а в ЦК партии. Газете отвечать нет смысла — из-за недопустимого тона статьи.
— А о ее содержании вы составили мнение?
— Бабалы Артыкович, мы можем по-деловому спорить по каким-то вопросам, порой — не соглашаться, но ведь делаем-то мы одно дело. Сергей Герасимович считает меня этаким «стражем основного проекта», я знаю. И вы, наверно, подчас готовы приписать мне кое-какие грехи — ведь тоже, поди, как и Новченко, обвиняете в буквоедстве, излишней осторожности, мягкотелости? Возможно, я и правда в чем-то бываю неправ. Но и вы с Новченко не застрахованы от ошибок. Всем вместе нам надо избавляться от них, то есть, вскрыв, проанализировав, исправлять.
Бабалы пока не понимала куда клонит замминистра, зачем понадобилась ему столь пространная тирада, и слушал Алексея Геннадиевича молча, не перебивая. А тот, пристально посмотрев на собеседника, резюмировал:
— Так вот, Бабалы Артыкович, в статье как раз нет анализа ошибок — и уже поэтому она заставляет усомниться в честности и искренности побуждений ее автора. На вас просто, как говорится, всех собак вешают. Зачем бы это делать тому, кто радеет об интересах строительства? Вот нам обоим — и мне не меньше, чем вам, поверьте! — дороги эти интересы. Так даже не соглашаясь друг с другом, мы все-таки будем стараться понять друг друга. С чего бы это мне злиться на вас, а вам на меня? А в статье прорывается именно злость, мстительность какая-то, желание свести личные счеты. Вот вам мое мнение. И, несмотря на свою бесхребетность, — это было произнесено не только с иронией, но и с обидой, — я готов отстаивать его где угодно и перед кем угодно.
— И встретите противодействие некоторых членов коллегии.
— Нетрудно понять, на кого вы намекаете.
— А вам самим не кажется, что рукой автора статьи водил Меллек Веллек?
— Вполне допускаю это.
— Но он ведь в одной упряжке с вами, Алексей Геннадиевич!
К Замминистра сокрушенно вздохнул:
— Бабалы Артыкович, вы говорите так, будто это лично, я ввел его в коллегию министерства. Уверяю вас, если бы я даже разделял позицию автора статьи — то все равно бы ют нее отрекся, чтобы только не быть в одной компании с Меллеком Веллеком.
— Вы хозяин большого поля. И если даже не по вашей вине на нем вырос сорняк — вы обязаны его удалить во имя доброго урожая.
— А если у сорняка крепкие корни? Если он ядовит и об него можно обжечься?
— А на что топоры, лопаты? Алексей Геннадиевич, ваш авторитет, ваш голос многое значит. Я ведь к вам не из-за статьи пришел — я не чувствую за собой вины, которую на меня взваливают, и верю, что справедливость восторжествует. Но если не дать по рукам Меллеку — он еще камень сбросит на дорогу и до тех пор не уймется, пока не утопит в грязи и меня, и Сергея Герасимовича. Ну, за Новченко я не боюсь — даже для Меллека Веллека это орешек крепкий. А мне трудно работать в обстановке интриг, нападений из-за угла.