Тут на глаза ей попался заяц, удиравший длинными прыжками, и это было так забавно, что она в восторге захлопала в ладоши. Заяц припустил ещё пуще…
Неожиданно она услышала за собой чьи-то шага и, обернувшись, увидела Аннама. Марина тут же забежала за бархан и спряталась за кустом селина, быстро выкопав себе в сыпучем песке неглубокую ямку. Она уже знала, что здешний песок не пачкает одежды, наоборот, очищает её.
Аннам растерянно оглядывался по сторонам: куда же могла деться Марина?
Он миновал бархан, так и не заметив ее. Еще раз осмотревшись, он громко крикнул:
— Мари-ина! Эй, Мари-ина-а!..
Марина не откликалась. И только шофер проезжавшего неподалеку грузовика ответил Аннаму истошным гудком: вот, мол, тебе твоя Марина Аннам и сам любил иногда поозорничать, но сейчас разозлился и погрозил машине кулаком.
Некоторое время он стоял с опущенной головой, внимательно разглядывая песок: нет ли на нем следов Марины. Потом медленно повернул назад. И тут заметил, что за кустом селина что-то шевелится. Торжествующе улыбнувшись про себя, он решил обойти бархан, чтобы застать Марину врасплох.
Девушке уже надоело лежать в своем укрытии. Она поднялась во весь рост и хотела было окликнуть Аннама, но в это время кто-то схватил ее за плечи.
Она попыталась высвободиться:
— Аннам! Убери руки. Как не стыдно!
— А ты будешь еще убегать от меня?
— Ни от кого я не убегала.
— А кто ж это прятался в селине?
— Я… я прилегла отдохнуть. Смотрю, ты все не идешь и не идешь. Смена-то давно кончилась…
— Прости, пришлось задержаться.
— Опять, верно, с Сашей заболтался?
— Нет, Марал-джан, я трос менял. Летят, черти…
— Ладно. Прощаю.
Сорвав ветку селина, Марина провела ею по шее Аннама. Он взял ее руку и прижал к своей груди. Марине слышно было, как гулко колотится его сердце. Она вырвала руку:
— Аннам! Ты слишком много себе позволяешь!
— Прости.
С угрюмым, обиженным видом Аннам опустился на песок. Марина присела чуть поодаль. Они долго сидели, не двигаясь, не глядя друг на друга.
Аннам в душе ругал себя за несдержанность: ишь обрадовался, облапил ее, как медведь!.. Разве она дала ему повод для этого? Не удивительно, что она рассердилась. Хорошо еще, если всего лишь обиделась, а не разгневалась. Обида — это уголек, который со временем подергивается пеплом и гаснет. А гнев — это кинжал, которым можно нанести удар в самое сердце. А может, это он медвежьим своим обращением поранил ей сердце? Пословица молвит: сердце — не миска, появится трещинка, так не склеишь…
А Марина не знала, как загладить свою резкость. Ей уже жалко было Аннама, — ишь, пригорюнился, как обиженный ребенок. Не заговоришь с ним, так промолчит до самого утра. А заговоришь, подвинешься к нему, так еще сочтет легкомысленной девчонкой…
Быстро сгущались сумерки. Тишина стояла такая, что обоим было слышно дыхание друг друга. Повеяло вечерней прохладой.
Марина поежилась и невольно придвинулась поближе к Аннаму. Почувствовав, как она зябко вздрагивает, парень осторожно обнял ее за плечи — девушка и не попыталась отстраниться, доверчиво прильнула к нему. У Аннама пересохло во рту, ему хотелось прижать к себе Марину крепко-крепко, но он боялся Даже пошевелиться…
Со стороны они были похожи на статуи.
Вдруг Марина вскочила с места, будто ее укололи иглой:
— Ой!
Аннам, тоже торопливо поднявшись, с тревогой спросил:
— Ты что?
Девушка проговорила, запинаясь от страха:
— Что-то холодное… ноги коснулось. Змея, наверно!..
Взяв Марину за руки, Аннам принялся ее успокаивать:
— Марал-джан, в пустыне не надо бояться ни змей, ни хищников, — они от человека сами стараются удрать. Если ты не нападешь на них, не раздразнишь, так и они тебя не тронут.
— Правда?
— А зачем мне врать? А ногу твою, наверно, ящерица задела, пробегая.
— Может, и ящерица. Только я теперь, выходя из дома, сапоги буду надевать.
Аннам добродушно рассмеялся, а Марина надула губы:
— Бессовестный, я вся дрожу от страха, а он еще смеется?
— Я вспомнил пословицу: кто обжегся на молоке — дует на воду. Давай посидим еще?
Марину даже передернуло:
— Нет, тут я больше не сяду!.. Лучше пройдемся.
Аннаму хотелось взять Марину под руку, но он боялся, что она опять рассердится, и шел рядом с ней как-то скованно, то отдаляясь, то приближаясь, касаясь плечом ее плеча. Марина улыбнулась про себя: ишь как его шатает, медведя этакого! Она сама подставила ему локоть, и Аннам, пугаясь собственной решимости, подсунул под него свою руку.
