Мне известно, что несколько дней назад его выписали из больницы, но с момента моего визита в реанимационную палату я избегала встреч с Михаилом. Я просто представить себе не могла, как мне теперь вести себя с ним.
Мучимая комплексом вины за свои подозрения в его адрес, за то, что он был ранен из-за меня, а также, чувствуя, что неожиданно для самой себя я влюбилась в него по уши, я боялась нашей встречи.
Я боялась его упрёков. Ещё больше я боялась его возможного равнодушия. Это было бы слишком тяжело для меня убедиться в том, что я больше не интересую Михаила. Но и не видеть его тоже было для меня пыткой. Поэтому, когда Кожин неожиданно позвонил и предложил встретиться, я, не думая, согласилась. Меня мучила совесть. Я чувствовала, что должна попросить у него прощения.
Мы договорились, что встретимся в городском парке через час.
Я ещё издалека увидела высокую фигуру Михаила: он в ожидании прислонился к детским качелям. На нём не было шапки, и падающий снег ложился на его волосы, словно покрывая их сединой. Элегантное темное пальто подчеркивало его рост и широкие плечи.
Мне одновременно захотелось и броситься у нему, и убежать прочь. Я приближалась, совершенно не представляя, как начать наш разговор.
Увидев меня, Михаил улыбнулся и сделал шаг мне навстречу. Я заговорила первая:
— Здравствуй, Миша.
Кожин ответил мне в том отстранённо-шутливом тоне, за которым мы и прежде прятали свои настоящие чувства:
— Здравствуй, Танюша. Спасибо, что пришла ко мне тогда в больницу.
Так он запомнил!
— Не знаю, что было тому причиной, — продолжил Михаил. — Возможно, просто твоя жалость. Но, даже если так, то я всё равно готов получать по голове хоть каждую неделю ради удовольствия видеть тебя, — и он сделал изящный жест, как бы снимая воображаемую шляпу.
Глядя в его серые глаза с прыгающими в них весёлыми чёртиками, я улыбнулась и уже открыла рот, чтобы отшутиться, и вдруг внезапно вспомнила его, лежащего на больничной койке, с перебинтованной головой.
Я почувствовала, как у меня защипало в носу — только бы не расплакаться! — и вместо того, чтобы сострить в ответ, неожиданно для самой себя крепко сжала руку Михаила:
— Не говори так. Нельзя так говорить! Ведь тебя могли убить! Ты даже представить себе не можешь, как я тогда за тебя перепугалась!
Горло у меня перехватило, и голос осекся.
Лицо Михаила мгновенно стало серьёзным. Он склонился ко мне и внимательно заглянул мне в глаза:
— Это правда? Ты действительно так сильно переживала из-за меня?
Я опустила глаза и молча кивнула. Повисла пауза. Боясь поднять глаза на Михаила, я упорно рассматривала пуговицу на его пальто. Надо было решиться и попросить прощения, и я еле слышно произнесла:
— Прости меня.
— За что? — в голосе Михаила мне послышалось искреннее удивление.
— Это из-за меня ты провалялся в больнице две недели.
К Михаилу опять вернулся шутливый тон:
— Я тебя великодушно прощаю, но хотелось бы ещё узнать, кто это меня так отделал и почему. Или ты всегда так встречаешь своих гостей: чем-нибудь тяжёлым по затылку? Со мной в больнице беседовал следователь, но он был склонен больше задавать вопросы, чем отвечать на них. А тут такая возможность узнать всё из первых рук.
Михаил приобнимает меня за плечи:
— Ну-ка, рассказывай. Как пострадавший, я имею право всё знать.
Пар от его дыхания касается моей щеки. Его руку на моём плече я чувствую даже сквозь толстую куртку. Как тут можно собраться с мыслями, когда он так близко!
— Тебя ударил по затылку человек, который убил уже нескольких женщин и в тот момент собирался убить меня. И ему это чуть не удалось. В общем, это долгая история…
— А мы ведь никуда и не торопимся, правда? Обожаю долгие истории, — по-прежнему обнимая меня за плечи, Михаил подвёл меня к ближайшей скамейке.
Смахнув с неё снег, он усадил меня и, сев рядом, произнёс:
— Я весь превратился в слух.
Путаясь и сбиваясь под его внимательным серо-стальным взглядом, я, как смогла, изложила ход недавних событий. Михаил слушал, не перебивая. Лишь иногда, в самые драматические моменты моего рассказа его брови хмурились, и на скулах играли желваки.
